Избранные труды

Следует также иметь в виду, что на способ разрешения противоречия между общими идеями в области права (и, в частности, уголовно-процессуального права) имеют существеннейшее влияние субъекты, в этих материях смыслящие мало, – политики. Поскольку наша позиция по данному вопросу известна[459], я с удовлетворением процитирую здесь германского автора: «…некоторые политики с удовольствием занимаются измышлением все новых сложных и внешне вполне привлекательных для правового государства идей, однако они не готовы в интересах безопасности и свободы граждан гарантировать им надежную защиту от преступников. В связи со значительным ростом организованных особо опасных преступлений настала пора прекратить бессмысленные речи о ненужных и сомнительных в правовом государстве мерах. Со всей силой – и это является задачей ответственных политиков – необходимо опровергнуть часто высказываемый в законодательном процессе упрек, заключающийся в том, что против несуществующего феномена борются сомнительными с точки зрения правового государства средствами и при этом не гарантируют правовую защиту граждан, в частности, охрану данных, не подлежащих оглашению. Такая критика в отношении правовой охраны данных является абсурдной…»[460]

Если закон или доктрина разрешат этот, как, впрочем, и любой другой, конфликт посредством подавления одного субъективного права другим (одной идеи другой), то правоприменительная практика почти наверняка скорректирует норму (идею) посредством отступления от нее.

Ничто так не способствует нарушению закона, как отступление от самого смысла его существования. А смысл существования закона – в установлении компромисса между человеческими противоречиями, противоречиями между людьми.

Там, где противоречий в человеческих интересах нет, нормы, сколь бы важны они ни были, не нуждаются в обеспечении их государственным принуждением. Самые важные и сложные технологические процессы не требуют для своего закрепления правовой формы. В них регулируются отношения человека с материалом, временем и пространством.

Там, где один человеческий интерес подминается под другой, права также не надобно. Достаточно силы.

Право гражданина на «неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну» закреплено в ст. 23 Конституции РФ. А ст. 24 устанавливает: «Сбор, хранение, использование и распространение информации о частной жизни лица без его согласия не допускается».

В то же время недалеко от них отстоящая ст. 29 в ч. 4 формулирует: «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». Необходимость в конкретных ситуациях поиска компромисса между этими двумя общими положениями очевидна для нормального юриста.

Процесс правоприменения в таких ситуациях осложняется еще и правилом, установленным ст. 18: «Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими». Тем самым от поиска компромисса фактически устраняется законодатель. Или, пожалуй, точнее: компромисс, найденный законодателем и закрепленный в любой форме, кроме помещения в состав гл. 2 Конституции, может быть проигнорирован или, по крайней мере, подвергнут сомнению.

Правоприменитель, в частности судья, в любой ситуации может объявить федеральный или иной закон неконституционным и в лучшем случае обратиться в Конституционный Суд, а в худшем, ссылаясь на ст. 18 Конституции РФ, самостоятельно расправиться с законом, как это сделали в конкретном случае Дзержинский городской суд и коллегия по уголовным делам Нижегородского областного суда[461].

Впрочем, мне представляется, что оба эти варианта не лучшие. Первым пострадавшим от сложившегося положения вещей стало уголовное судопроизводство. Вообще-то внимание Основного закона государства к какой-либо отрасли права, наверное, почетно. Только практично ли?

Наша Конституция по количеству норм, имеющих уголовно-процессуальный характер или создающих преюдицию для них, перегнала японскую. А ведь до недавнего времени та считалась самой уголовно-процессуальной[462].

Только в гл. 2 статей, имеющих непосредственное отношение к судопроизводству, по крайней мере, восемнадцать: 19–27, 47–54. Удивительно ли, что за 1996 и 1997 гг. почти половина решений Конституционного Суда России была посвящена вопросам уголовного процесса[463]? Заметим при этом, что специалистов в области уголовно-процессуального права и реалий судебной и следственной деятельности в нынешнем составе Конституцио-нного Суда совсем немного.