Избравший ад: повесть из евангельских времен

Понтий Пилат сидел в кабинете, небрежно поигрывая кинжалом из слоновой кости – памятью об Эфиопии. Наместник был задумчив и требовал одиночества. Рабы прятались по углам, боясь потревожить господина. Пилат ждал, изумляясь своему нетерпению.

Наконец вызолоченный восходящей луной мрамор зазвенел под тяжкой поступью центуриона. Наместник жестом подозвал легионера.

– Твой приказ исполнен, игемон.

– Хорошо. Это было сложно?

– Нет, игемон. Найти его не составило большого труда. Он теперь всегда сопровождает этого нового проповедника из Галилеи, а от него много шума.

– Хм… Как он отреагировал?

– Был удивлен, но остался совершенно спокойным, даже позволил себе шутить. Его спутники разволновались больше, чем он сам.

– Ясно. Хорошо, Руфус. Приведи его и можешь быть свободен.

– Слушаюсь, игемон.

Почтительно поклонившись, легионер вышел. На террасе бесшумно появился Иуда.

– Наместнику Иудеи здравствовать и радоваться, – произнес он на латыни, приветствуя Пилата по римскому обычаю.

– И тебе привет, Иуда. Проходи. Я ждал тебя.

Он прошел на середину террасы, остановился, внимательно рассматривая римлянина, занятого тем же. Наместник отметил: морщин на лице иудея прибавилось, на лбу и правой руке появились новые шрамы, черты лица стали еще более резкими. Только глаза остались прежними – холодные, лучистые, они обожгли Пилата изумрудным блеском, живо напомнив их первую встречу.

– А ты изменился, Иуда. Видно эти годы были нелегкими.

– Ты прав, игемон. Ты тоже не помолодел. Управляя такой провинцией как Иудея, здоровья не прибавишь.

– С каких пор ты заботишься о моем здоровье?

– Я? Вовсе не забочусь. Просто отметил то, что есть.

– Да, ты все такой же наглец. И что скажешь – как, по-твоему, я правлю Иудеей?

– Ты серьезно спрашиваешь, игемон?

– Вполне серьезно.

– Но для чего?

– Ну… считай, мне просто интересно. Не только же первосвященника и членов Синедриона мне слушать. Хочу знать мнение стороннего человека.

– Стороннего?

– От власти, политики. Твой характер я знаю. Лгать из опасения ты не станешь.

– Верно, игемон. Что ж, если тебе действительно интересно, за прошедшие годы мое уважение к тебе только упрочилось. Ты ведешь себя достойно своего имени и звания.

– Благодарю! Похвала из твоих уст приятна! Но это все, что ты можешь сказать?

– Нет. Скажу еще, что ты лучше всех прежних наместников.

– Хм!.. Чем же?

– Даже презирая, ты пытаешься понять нас – варваров, – по лицу Иуды скользнула усмешка. – Ты не любишь попусту лить кровь – полагаю, ты достаточно насмотрелся на нее в походах[66]. И еще ты умеешь отделять настоящие интересы Рима от сиюминутных настроений императора Тиберия[67].

– Это уж слишком! Что тебе может быть известно о кесаре? Как ты можешь судить?

– Имеющие уши слышат, игемон. А не глупые еще и понимают кое-что.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ты забыл – я не идумейский пастух, достаточно разбираюсь в… политике. Так у вас это называется?

– Да… Пожалуй, я сам напросился – знал, с кем имею дело. Ладно, закончим этот разговор. Признаю, мне приятны твои слова. Хотя дерзость переходит всякие границы.

– Извини, игемон. Другим быть не умею. Однако не за этим же ты звал меня к себе?

– Верно. Не за этим. Но что же ты стоишь? Присядь, – Пилат указал собеседнику на мраморную скамью.

– Ты настаиваешь, игемон?

– Что за вопрос? Сегодня ты мой гость, а не арестант на допросе.

– Рад слышать. Скажи, кстати, ты не жалел о том, что отпустил меня?

– Я никогда не жалею о сделанном. Хотя, – усмехнулся наместник, – если разговор наш продолжится в таком тоне, я, пожалуй, изменю свое мнение.

– Понятно, – засмеялся Иуда, вольготно располагаясь на скамье. – Тогда, игемон, расскажи мне, что наместнику Иудеи понадобилось от нищего бродяги и преступника, причем столь спешно, что он тратит вечер на беседу с ним.

Пилат встал, зашагал по комнате. Гость внимательно наблюдал за ним.

– Я хотел задать тебе несколько вопросов, Иуда. Точнее выражаясь, кое-что выспросить.

– Спрашивай, игемон. На что смогу – отвечу.

– Вот и хорошо.

Снова наступило молчание. Они смотрели друг на друга. Наместник вернулся в кресло.

– Что ж… Кстати, что скажешь об акведуке?

– О его проекте или о том, как мои соотечественники принимают его строительство?

– А ты что-нибудь смыслишь в архитектуре?

– Нет.

– Зачем тогда лишние слова?

– Да так, собираюсь с мыслями. Видишь ли, игемон, дело это, конечно, нужное – проблемы с водой в Иерусалиме были всегда. Но как, и особенно, на какие средства ты его строишь, не может нравиться иудеям.

– Что, готовится бунт?

– Вряд ли. Во-первых, Каиафа не допустит, ему это совершенно не нужно. Кроме того, ты уже показал, что можешь действовать жестко, как настоящий воин, и крови не боишься. Так что, если не будет какого-нибудь вопиющего повода, ничего не произойдет.

– Вот как! Какой же должен быть повод – новое изъятие казны?

– Полагаю, наместник Иудеи не так прост, чтобы сообщить об этом народу, даже если он возьмет деньги их храма второй раз? И Каиафа с Аннахом будут молчать, ведь это серьезный удар по их авторитету.