Избравший ад: повесть из евангельских времен

– Смерть ему! Распни его! – подхватили люди.

Наместник молчал, с каким-то отстраненным интересом рассматривая толпу.

Первосвященник пустил в ход главный аргумент:

– Игемон, этот богохульник назвал себя царем иудейским. Прямое оскорбление кесарю! Это бунт! Наказание бунтовщиков – право и обязанность римской власти.

Пилат гневно обернулся к Каиафе. Но толпа снова подхватила:

– Смерть нечестивцу!

– Смерть самозванцу!

– У нас нет царя, кроме кесаря!

– Распни его!

Иуда откинулся на стену, прижался к раскаленным камням и, от безнадежности, бессмысленности всего происходящего, засмеялся страшным мучительным смехом. Спектакль поставлен великолепно, роли уготованы даже тем, кто не хотел принимать в нем участие. «Да, игемон, теперь ты в ловушке… Не отвертеться… Господи! Молю Тебя, пусть это кончится скорее!». Наместник тоже это понял, но сдаваться не хотел. Окинув площадь презрительным взглядом, он повернулся к толпе спиной и громко, четко, так, чтобы услышали не только солдаты, приказал, указывая на Иисуса:

– Высечь этого оратора! Наказать сурово, но не забивать.

– Нет! Смерть ему! Смерть! – заревела толпа, когда до нее дошел смысл приказания.

Понтий Пилат, не оборачиваясь, ушел во дворец. Легионеры грубо схватили Назарянина и поволокли на другой конец площади к лобному месту.

Иуда догадался о сути приказа наместника, когда Иисуса потащили через площадь.

– О нет! Господи, зачем?! Ему разве мало?! – выкрикнул он в небеса.

Иисуса приковали к столбу, сорвали с него хитон.

Маленький, толстый, с расплющенным носом палач-каппадокие[70] вышел вперед, занес короткую руку, остервенело размахнулся… Сверкнув, бич опустился на спину Назарянина, оставляя глубокую кровавую борозду. Иуда вскрикнул и рухнул на колени… Палач размахнулся снова. Бич алой змеей взмыл в воздух…

– Не-е-е-е-е-ет! – страшно закричал Иуда.

Его крик потонул в общем реве толпы. В исступлении он воздел к небу руки.

– Господи! Боже Правый! Молю Тебя, пожалей его, Господи! Боже милосердный!..

Толпа подначивала и улюлюкала. Бич уже не свистел, а звенел, пропитанный кровью Назарянина, беззвучно клонившегося все ниже, ниже…

Иуда неотрывно смотрел на пытку. С каждым ударом в его сердце словно вонзалась раскаленная игла. Распластанный на жаркой мостовой, он не видел, не слышал ничего вокруг, весь отдавшись захлестнувшей его муке. Вдруг среди этого бреда чья-то ледяная ладонь коснулась его плеча, нежный голос назвал по имени. Иуда резко обернулся. Перед ним стояла Магдалина. Ее искаженное лицо было залито слезами. Иуда отпрянул, но Мария, разрыдавшись в голос, бросилась ему на грудь. Сам не понимая, что делает, он обнял ее, крепко прижал к себе и замер, утопив лицо в ее душистых волосах.

Они не знали, сколько так прошло времени. Бичевание кончилось. В наступившей тишине они разом обернулись, все еще держась друг за друга, и увидели, как стражники грубо поднимают и встряхивают покрытое кровью безвольное тело Иисуса. Магдалина в ужасе вскрикнула и снова приникла к груди Иуды. Он разжал руки.

– Мария!..

Она подняла заплаканное лицо.

– Ты… ты… я же…

Он так и не смог сказать, только отстранил женщину от себя, отвернулся.

Но она ласково прикоснулась к его щеке.

– Иуда!.. Бедный… – она взяла его за руку.

Их глаза встретились, вместо ненависти и презрения Иуда увидел боль и (о нет, ему не показалось!) сострадание…

– Мария!..

– Я все знала, Иуда! – тихо произнесла она. – Мне не за что ненавидеть тебя!

– Знала? Откуда?

– Он все рассказал мне в ночь перед последней вечерей. И… я догадывалась раньше… Но почему именно ты?

– Ты спрашиваешь?..

Мария не ответила.

– Ты говоришь, что не…

– Нет! Ведь он знал… хотел… он простил тебя…

Иуда вырвал из ее рук свою.

– Он еще жив…

– Они все равно убьют его…

Иисуса снова подтащили к помосту. Иуда поднялся, протянул Марии руку. Они вышли на площадь, оказались в задних рядах. Опять появился Понтий Пилат. Иуда смотрел на него и понимал: римлянину безумно надоела эта история, ему, в общем-то, все равно, лишь из упрямства он готов дать Иисусу последний шанс. Подвели Назарянина. Его истерзанное тело, измученное лицо, погасшие глаза вызывали сострадание даже у самого жестокосердного. Наместник невольно отступил, его взгляд смягчился.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Пилат заговорил.

– Что молчишь, проповедник? Видишь, люди жаждут твоей крови! Защищайся же!

– Мне нечего сказать, игемон. Не я называл себя царем – они, не я призвал к бунту – они требовали этого.

– Но зачем ты смущал их странными речами?

– Я говорил об истине и Царствии Божьем.

– Истине? А что есть истина?

– Истина – это Бог. Бог – есть Истина.

Пилат саркастически усмехнулся.

– Красивый афоризм! Но сейчас он тебе не поможет. Истина в том, что у меня достаточно оснований казнить тебя. Ты в моей власти, от моего слова зависит жить тебе или умереть!

– Никакой власти надо мной у тебя нет, игемон. Моя судьба в руке Бога. Да будет Его воля! Ты не изменишь того, что начертано Им.

– Фанатик! Безумец! Все вы здесь такие!.. Впрочем, мне все равно. Хочешь умереть – пожалуйста.

По знаку наместника Назарянина вытолкнули вперед.