Избушка на костях

Купава послушно притихла. Ее нос покраснел, распух, сделавшись похожим на картошку. Даже темнота не могла скрыть бледности лица сестрицы. Злата же присела рядом с Тимом и принялась деловито связывать ему руки веревкой.

– Очнется скоро, – пробормотала она. – А он молодец быстрый. Ни к чему нам его ловкость.

Меня швырнули на лавку, точно куль с мукой. Я ударилась бедром о стоящий рядом стол и зашипела от боли. Обрадовалась ненадолго, предвкушая, как по телу пробежит огонь, жаждущий отмщения. Прислушалась к себе и едва не взвыла от разочарования, горечью прокатившегося по языку: внутри все было тихо, как на пустом кострище.

– Ну, ведьма, говори, – потребовала мачеха, встав позади меня и вновь прислонив нож к моей шее. – Да врать не вздумай, вмиг кровь пущу!

– Что мне врать? – устало сказала я. На плечи будто каменные плиты опустили, а в душе медленно разливалась холодная пустота. – Спрашивай, отвечу.

Купава со Златой переглянулись. В их настороженных взглядах мелькало недоверие. Что бы я ни сказала, ни одному оброненному слову не поверят.

Мачеха больно ухватила меня за волосы, заставив вскинуть голову. В глазах закипели злые слезы. Я не позволила им пролиться и посмотрела прямо в лицо мучительнице.

– Погасшее солнце – твоих рук дело?

Я усмехнулась. Перед внутренним взором предстал Красно Солнышко – таким, каким я его видела в последнюю встречу. Золотой кафтан, мягкие светлые кудри, рыжие веснушки на почти не тронутом щетиной лице. Даже в таком молодом теле Красно Солнышко пыхал силой, будто раскаленная печь – огнем. Могла ли я что-то противопоставить столь древнему могучему существу?

– Нет тут моей вины, – честно ответила я. – Не по плечу мне что-то указывать солнцу.

– Врешь! – желчно прошипела мачеха и со злобой пнула наплечный мешок, притащенный вместе со мной. – С детства меня за нос водишь и тут обмануть решила! Все твоя дурная кровь, не будет от нее прока.

Мешок с глухим стуком прокатился по щербатым половицам и замер. Из его раскрытого ворота смущенно, будто девица на смотринах, выглянул череп. Его горящие глазницы ослепили зелеными вспышками всю избу, залили ее холодным мшистым светом.

– Это что еще за чудо чудное? – изумленно спросила Злата и бесстрашно присела на корточки перед черепом. – Что за колдовство?

– Не трогай, – предупредила я. Живот скрутило узлом, плечи сделались каменными. – И близко не подходи.

– Тебя забыли спросить! – фыркнула мачеха. – Ей ножом грозят, а она указания раздает. Иль думаешь, у меня рука дрогнет тебе кровь пустить?

Лезвие впилось в кожу и соскользнуло по шее вниз. Меня окатило острой, обжигающей болью. Багряные густые капли сорвались и упали на дощатый пол витиеватыми кляксами. Одна из них, как и когда-то давно, угодила в огарок свечи, стоявший на столе рядом со мной. Робкий огонек, напитавшийся кровью, взвился разбуженной змеей и зашипел. Злата, протянувшая ладонь к черепу, испуганно вздрогнула и обернулась. Я никогда не забуду этот миг, не смогу стереть его из памяти. Он цепкий, колючий, как репейник, впившийся в подол нижней рубахи. Сестрица приоткрыла рот, нахмурила брови и… скорчилась от боли, когда зеленое пламя, вырвавшееся из пустых глазниц, прошибло ее насквозь, точно молния – дерево. Нечеловеческий вой пробрал до мурашек. Широко распахнутые девичьи глаза бесконечно долгое мгновение всматривались в пустоту, невидимую для нас, а затем сестрица кучкой черного пепла осыпалась на пол. Ни одежды, ни лент, ни украшений – ничего от нее не осталось, лишь маленькая горка золы, которой присыпают грядки на огороде.

– Нет! – вскрикнула мачеха и шарахнулась от меня, как от чумной. – Нет!

На негнущихся ногах она рухнула, будто кукла, у которой оборвали ниточки, возле того места, где только что была Злата. Морщинистые, загорелые от работы в поле руки загребли черную золу, пропустили ее между пальцами и прижали к груди, точно жаждали убаюкать младенца. Лицо мачехи исказилось болью потери – самой сильной болью, что суждено испытать человеку.

– Верни ее! – взмолилась она, по ее щекам покатились слезы. – Возроди!

Горло перехватило, точно кто-то сжал его. Я отвела взгляд и промолчала. С языка рвались бессвязные утешения, глупые оправдания, но все они бессмысленны. Я знаю: время – точно река, его вспять не обернуть. Но как сказать об этом убитой горем матери?

– Не хочешь?! Так я уговорю тебя!