Избушка на костях

Я вскинула голову, присматриваясь к рвущемуся в небо черепу с зелеными глазницами. Он раскрасил темноту мшистым сиянием весеннего болота. В воздухе поднимался тлетворный запах гнили и смерти. Перед внутренним взором, точно картинка грядущего, пронеслась выкошенная за ночь деревенька. Кучи пепла, сожженные избы, вырванные злым ветром корни деревьев, животные, сожранные темнотой, будто мошкарой. Ничего живого не останется, только зеленое вязкое болото, да и оно со временем исчезнет, напившись людской крови.

– А раз не хочешь, – жестко сказала Яга и вложила мне в руку нож – тот, что я бросила на полу в ее избушке, – так действуй!

Меня забила ледяная, до костей пробирающая дрожь. Язык прилип к нёбу, и я не могла вымолвить ни слова. Бесконечно долгое мгновение всматривалась в наставницу, ища в ее глазах с расходящимися от них тонкими лучиками-морщинами надежду на другое решение. Вдруг найдется иной выход? Пока я колебалась, из глазниц вырвалась новая зеленая молния и исчезла в дыре крыши. Где-то вдалеке темноту разрезал еще один предсмертный крик. Я сжалась, точно и меня пронзила чужая боль. Пальцы обхватили нож и сжали затертую до гладкости деревянную ручку.

То, от чего я так долго бежала, встретило меня лицом к лицу.

Ни жива ни мертва я медленно повернулась к Тиму. Меня трясло, как в лихорадке. В душе разрасталась ледяная пустыня. Глаза заволокло пеленой слез. В голове одно за другим проносились дорогие сердцу воспоминания: вот Тим нашел меня, когда я заплутала в лесу, вот спас от мальчишек, гонящихся за мной с камнями, вот укрыл у себя в холодную зимнюю ночь, когда я, прячась от мачехи, едва не уснула навсегда в сугробе. Тим, Тим, Тим… Вся моя жизнь была неразрывно связана с ним. Он стал такой большой ее частью, что я не мыслила себя без него.

Я всхлипнула, нож задрожал в нетвердой руке. Тим перехватил мое запястье и склонился ко мне.

– Я все равно буду рядом, – тихо прошептал он, согревая своим дыханием мою щеку. – Ты не сможешь больше меня видеть, зато будешь чувствовать. – Тим мягко коснулся пальцем моей груди в том месте, где безумно громко билось сердце. – Прямо вот здесь.

Рыдания сдавили горло. Я молча глотала слезы, не в силах отвести глаз от Тима. Он стоял передо мной, уставший, побитый, с окровавленным лицом, пошедшим трещинами, но я видела перед собой его прежнего: верного друга, отчаянного смельчака и… своего возлюбленного.

Меня накрыло оглушающим осознанием: те слова, что я так жаждала ему сказать, уже никогда не сорвутся с моих губ. Все те моменты, что жизнь скупо преподнесла нам, точно скромный дар, уже прошли, канули в водах вечности.

– Тим, я… Я…

Я порывисто распахнула рот, но Тим накрыл его ладонью и покачал головой. Полный тоски и безнадежности взгляд сказал больше слов. Моей щеки ласково коснулись костяшки его пальцев.

– Все, что чувствуешь ты, ощущаю и я, – глухо сказал он и покрепче обхватил свободной рукой нож в моей ладони. – Помни об этом.

Его губы оказались в мучительной близости от моего лица. Вокруг бесновалась тьма, выл ветер, веяло смертью, но для нас время будто остановилось. Миг мы еще смотрели друг другу в глаза, безмолвно продолжая разговор, а затем я приподнялась на цыпочки, потянулась к нему и накрыла его губы своими. Поцелуй, мягкий, нежный, отдающий горечью прощания, навсегда запомнился мне соленым привкусом слез. Дыхание любимого все еще смешивалось с моим, когда я занесла руку с ножом. Острое лезвие вошло в его грудь, вспарывая ее. Тим отстранился от меня, широко распахнул глаза, позволив мне рассмотреть на их дне вспыхнувшую боль, а затем медленно осел на пол. Светлая рубашка потемнела от крови, алое пятно расползалось все больше и больше.

Я, отбросив нож в сторону, упала рядом с Тимом на колени. Руки тряслись, когда я осторожно дотронулась до вихров на его макушке и пропустила сквозь пальцы тонкую прядь. Слезы затуманили взор, и сквозь эту пелену я разглядела последнюю улыбку любимого.

– Ты – самое дорогое, – выплевывая слова вместе с кровью, тихо сказал Тим, – что у меня есть.

Он закашлял, и я, заревев, прижала его голову к своей груди. Я баюкала милого, напевала, провожая в последний путь. С языка срывались запоздалые признания в любви, они сплетались со словами колыбельной, превращая ее в невнятную мешанину. Горло рвали рыдания, вырываясь наружу каким-то звериным воем. Пару мгновений грудь Тима еще тяжело вздымалась, а затем навсегда опала.