Избушка на краю омута

Майская ночь встретила ее теплыми объятиями. Синий «Форд» мерно урчал у дверей, как толстый сытый кот. Федор Гаврилович, увидев ее, вышел из машины, взял сумку, отнес в багажник. Лада уселась на заднее сиденье, надеясь подремать по дороге. Шины зашуршали по асфальту. В освещенном проеме подъездного окна темнел силуэт Ларисы, и Лада поежилась, почувствовав на себе ее тяжелый взгляд. Конечно, в горе люди меняются, но Лада знала, что изменения произошли с соседкой еще до горя. Еще до того, как она обнаружила мертвого отца. Лариса уже тогда знала, что он мертв. Лада вспомнила ЭТО, вошедшее в тот вечер в ее квартиру вместе с поздней гостьей. Лада поняла, что Лариса сказала ей правду. Это она убила отца. Отравила паленой водкой.

— Вы поспите, — донесся голос Федора Гавриловича. — Я до Даниловки дорогу знаю, уже карту посмотрел. Ехать далеко, а день может оказаться непростым. Разбужу вас, как доберемся до места.

Лада улеглась на уютное плюшевое сиденье и в изнеможении сомкнула веки. Колючие мысли метались в голове, не давая расслабиться, гудели и жалили ее измученный мозг, как туча разъяренных пчел. Жуткие воспоминания из далекого детства всплывали одно за другим, постепенно перерождаясь в сны. Черные дома безлюдной деревни вновь окружали ее, недобро глядя пустыми окнами, тускло поблескивающими в лунном свете. Вновь она бежала по пыльной дороге, цепляясь взглядом за белое пятно в конце улицы, тающее с каждой секундой. «Мама! Постой, мама! Вернись!» — снова и снова вырывался из горла ее истошный крик, мгновенно глохнущий в ночи, будто она кричала в подушку. Так страшно было бежать дальше, когда белая точка растворилась во тьме! Впереди была лишь зловещая пустота, готовая поглотить ее ледяным нутром. Внезапно стало холодно, даже морозно. Мелкие снежинки защекотали лицо. И это летом! Преодолевая ужас, маленькая Лада бежала вперед. Вот уже крайняя изба осталась позади. Кончилась улица. Ноги запутались в бурьяне. Где-то должна быть утоптанная тропинка, но во тьме ее не видно. Жесткие колючки чертополоха царапали кожу, цеплялись за подол, собираясь на нем гроздьями. Стебли крапивы обжигали икры и лодыжки. Снег полетел хлопьями, застревая в ресницах, заставляя жмуриться и бежать вслепую. Почерневшие стволы сосен проступили во тьме так неожиданно близко, что она едва не врезалась в один из них, вовремя выставив перед собой руки. Так и бежала дальше с вытянутыми руками, чтобы не разбиться. «Мама! Мама! Где ты?» — иногда кричала она, останавливаясь на мгновение, чтобы перевести дух, но ответом ей был лишь шум сосновых крон, качаемых ветром, да однажды донеслось насмешливое уханье совы.