Избушка на краю омута

Бум-м! — глухой, но сильный удар вновь сотряс стену, и мать мешком рухнула на пол. Раздался ее стон, и слабый голос, такой родной, произнес: «Помогите…». Лада подошла, наклонилась, уловила запахи своего дома и свежей крови, идущие от материнского тела. Мать вцепилась в подол ее платья и громко застонала, пытаясь подняться. Затрещала ткань, расползающаяся по швам. Лада охнула от тяжести, подхватив мать под руки, и поволокла к выходу, спеша убраться из дома как можно скорее, будто в этот момент ничего важнее не было. Она старалась изо всех сил, которых у нее, тринадцатилетней, оказалось не так уж много. И все же ей удалось вытащить мать на крыльцо. Но что же дальше? Ведь ясно, что надо бежать, а как это сделать? Поднять, а тем более понести мать она не сможет! А бежать надо, она четко осознавала это, хотя не знала, от кого. Глубокое и сильное интуитивное чувство подстегивало в ней желание мчаться прочь от надвигающейся опасности. Вот-вот произойдет что-то страшное. Времени нет.

За спиной послышался всплеск воды. Лада застыла, боясь оглянуться. Еще всплеск. Что-то большое выбиралось из омута, послышались мокрые шлепки о деревянные столбы, укрепляющие берег, затем — шуршание травы, будто по ней ползло что-то. Двигалось, как гусеница, только гораздо крупнее. Во много раз.

Руки матери потянули ее за подол платья. Лада потеряла равновесие и упала, больно стукнувшись коленками о ступени крыльца, накрыла мать собой. Все кончено, им не спастись. Шуршание травы совсем близко, прямо за спиной. Затылок обожгло ледяное дыхание, наполнив воздух отвратительным запахом гниения. Понимая, что гибель неизбежна, Лада обреченно повернула голову и посмотрела назад. Сзади была чернота — густая и блестящая. Чернее ночи. И тут она проснулась.

На фоне розового рассветного неба проплывали березовые макушки, покачивая на ветру копнами тонких длинных ветвей, похожих на распущенные девичьи волосы. Лада вспомнила, что едет в машине Федора Гавриловича, и поняла, что они уже за городом. Почти рассвело, и, значит, проспала она не меньше трех часов. Опершись на локоть, Лада приподнялась, и за окном открылись зеленые просторы, луга и перелески, позолоченные утренним солнцем. Между пятачками березовых рощиц мелькала водная гладь речки Уй. Над ней, пронзительно визжа, метались в беспорядке белогрудые ласточки.

Федор Гаврилович, заметив ее пробуждение, воскликнул:

— Доброе утро! Как спалось? Не растрясло, надеюсь? Дорога адская!

— А где мы? — Лада посмотрела вдаль, на серую асфальтовую ленту, упирающуюся в горизонт.

— Уже близко. Муромцево проехали. Вот-вот минуем Седельниково. Оттуда до Даниловки всего километров десять. Сейчас шесть утра. Хочется верить, что дети спят в избе у кого-нибудь из жителей.

— Почти приехали, — тихо пробормотала она, чувствуя, как только что рассеявшийся ужас ночного кошмара возвращается с новой силой, и от этого цепенеет каждая частица ее тела, как тогда, в далеком несчастливом детстве.

Давно уже ей не снился этот сон. В первое время после отъезда из Камышовки он постоянно мучил ее, заставляя переживать события той ночи, и всегда обрывался на одном и том же месте. Потому что Лада совершенно не помнила, что было дальше. Сколько ни пыталась, никак не могла вспомнить, что увидела, оглянувшись. Не знала, как очутилась в соседнем селе, в доме незнакомой женщины, которая назвалась Алевтиной. Та рассказала, что увидела ее на рассвете, бредущую по сельской улице, грязную, плачущую, в изодранной одежде. Когда Алевтина спросила Ладу, что с ней случилось, девочка упала в обморок, и женщина принесла ее в свой дом. Оказалось, Лада пролежала без сознания трое суток и, очнувшись, не могла вспомнить ни своего имени, ни откуда пришла. Пришлось обращаться к участковому. Тот первым делом отправился в Камышовку и опросил жителей, которые по описанию узнали Ладу и показали дом, где она жила. Дом был пуст. Мать Лады не нашли. Не было и сестры Маши. Участковый обошел всю деревню, но никто не видел пропавших.

Позже по базе данных милиция разыскала единственную родственницу Лады, родную тетю, проживающую в городе, и сообщила ей о найденной племяннице. Тетя приехала за Ладой, долго плакала, обнимая ее, и все бормотала: «Как же так? Почему раньше никто не сообщил? Ведь ничего не знала, ничего!» Она увезла Ладу с собой, в светлую сытую спокойную жизнь. Ужасы Камышовки остались позади, с каждым днем отступая все дальше в прошлое, но возвращались в ее снах каждую ночь. Лада вновь и вновь видела мать, идущую с выставленными перед собой вилами босиком по пыльной дороге, и омут, притаившийся в гуще ивовых зарослей, и зияющую черноту дверного проема в деревянной избушке, и старика, камнем падающего в воду. Она никогда никому об этом не рассказывала, ведь не была уверена, что все это произошло на самом деле. Может, это было только в ее снах? А то, что случилось на самом деле, спрятано в глубинах ее сознания, надежно запертое замком, название которому «амнезия»?

Прохор