Изгиб дорожки – путь домой

Принс тогда был очарован «призрачной аппаратурой» ремикса, множа свой голос до серии фантомных «я», попеременно ускоряя и замедляя его, то ныряя в некую пластическую андрогинность, то выныривая из нее[115]. По сравнению со всеми футуршоковыми экспериментами в песнях типа «Boyfriend», «It» и «The Ballad of Dorothy Parker», я так и не смог до конца проникнуться заглавным треком. У меня возникло ощущение, что это было не столько знамя искреннего протеста, сколько пари, которое Принс заключил сам с собой, чтобы посмотреть, сможет ли он написать идеальную версию песни определенного «типа» – все эти классические протестные песни 1970‐х годов от The O’Jays, Кертиса Мэйфилда, Стиви Уандера; по фразам типа «А мы отправляем людей на Луну»[116] и отсылкам к «хмурому» уж точно не скажешь, что на дворе был 1987 год. Некоторым нравится тот факт, что в «Sign o’ the Times» все возможные типы песен Принса собраны вместе, но, на мой взгляд, альбом звучит так, будто его слепили на скорую руку, в нем нет никакой единой оболочки. А хардкорные фанаты Принса продолжают верить в то, что «Sign o’ the Times» – на самом деле лишь бледная тень его предыдущих попыток частично или полностью собрать вместе умопомрачительные излишки своего материала: трех неофициальных альбомов, известных как «Camille», «Crystal Ball» и «Dream Factory».

8

Здесь мы сталкиваемся с проблемой. В этот момент Принс решил, что все стало слишком вычурным, слишком игривым, слишком… белым. Ему нужно было возвращаться к своей «настоящей» – то есть к чернокожей – аудитории. Дав сам себе такое указание, он записал нечто под названием «The Black Album» («Черный альбом»). Затем он отозвал его за неделю до запланированной даты релиза, заявив, что альбом каким-то образом сглажен, проклят, приносит несчастья – или что-то в таком духе. На деле все могло быть более прозаично: он мог вдруг осознать, каким ужасно скучным и типовым вышел альбом по сравнению с его лучшими работами. На самом деле мы знаем лишь то, что где-то в 1987 году Принс либо окончательно сломался от переутомления, либо у него случился какой-то нервный срыв, чему способствовали или наркотики, к которым он не привык, или разрыв с Сюзанной Мелвойн, или слишком глубокое закапывание в собственноручно созданную дихотомию хорошего Принса против плохого Принса.

Тем не менее в конечном итоге из этого загадочного эпизода вышла одна из его самых захватывающих песенных сюит и его последняя великая работа: как бы невероятно это ни звучало, но «Lovesexy» («Любовно-сексуальность») (1988) – это собственный госпел-альбом Принса. На конверте он позирует обнаженным перед Богом и выглядит так же естественно, как окружающие его цветы. Его любовно-сексуальное тело выглядит менее темнокожим, чем у Принсов с предыдущих обложек – больше в духе наднационального китча с постеров болливудских фильмов. Вокруг его головы – ореол из фиолетовых лепестков, а пестик явно фаллической формы склоняется к груди, где он раскрытой ладонью заслоняет распятие от посторонних глаз. Тексты песен колеблются между гностическим секс-безумием и откровенно наивным материалом, который вписался бы в саундтрек для взрослой версии «Улицы Сезам». Но есть и кое-что еще, гораздо более пугающее, – нечто, похожее на разборки Принса с его внутренним дьяволом или фрейдистским влечением к смерти, и называется это нечто «Spooky Electric» («жуткое электрическое»).

Если альбом «Dirty Mind» был откровенным прославлением Ид, то в «Lovesexy» нет прежней уверенности, что быть «плохим» безо всяких оправданий – это так уж ценно. Тут Принс взвешивает голоса в своей голове: «Насколько я грязен? Разве быть грязным не хорошо? И если нет, то почему нет?». Принс сделал карьеру на своем имидже страстного любовника, однако теперь он достиг уже относительно поздней стадии и говорит о мешающей ему функционировать дыре в жизни, которую можно заполнить, только «научившись любить… правильно»[117]. Некоторые песни кажутся проработанными наружу изнутри, так что весь странный подтекст в них выдвинут вперед: «Никак не отличить / белое от черного, ночь ото дня»[118]. Первый трек с альбома, «Eye No», казалось бы, весь радостно возглашает аллилуйю, но в воздухе уже тогда витает холодок. В какой-то момент ни с того ни с сего Принс шепчет: «Мой голос звучит так ясно потому, / что мозг чист от герыча»[119], – отвечая таким образом на вопрос, который никто не задавал. (Да и голос его, если честно, звучит вовсе не так уж ясно.) Заключительный трек называется «Positivity» («Позитив»), но тон его отчетливо резкий, мрачный, натянутый: «Не целуй зверя, по крайней мере будь выше этого… Держись за свою душу!»[120] Альбом «Lovesexy» предлагает совершенно иной мир «жуткого электрического» звука, своего рода бестелесную соул-музыку от лица кого-то, чье тело восстало против него – к сожалению, эту задумку Принс впоследствии никогда больше не развивал.

9