Изгнанники, или Топ и Харри

Официанты украдкой переглядывались. Наконец они окружили пьяного индейца, как стервятники.

– Он еще не расплатился, – сказал один.

Тут они заметили, что их уже не трое, а пятеро. К ним присоединились скрипач и Кровавый Билл. Последний взял кожаный кошелек, висевший у Маттотаупы на поясе, и высыпал монеты на стол:

– Поделимся по-братски?

– Сначала счет! – потребовали официанты и забрали львиную долю добычи.

– Потом музыка! – заявил скрипач и сграбастал остальное.

– Воры! Бандитские рожи! – крикнул Билл и попытался отнять у цыгана деньги.

Но в ту же секунду блеснуло лезвие ножа, и Билл с проклятиями отдернул проколотую руку. Длинная Лилли завизжала.

– Давайте отнесем краснокожего домой, – предложил один из официантов. – Он уже за это заплатил!

В то время как цыган и Билл сцепились в рукопашном бою без правил, двое официантов потащили индейца к его вигваму и бросили там на траву рядом с мустангами.

Когда они ушли, Харка выскользнул из вигвама, затащил отца внутрь и уложил на шкуру. Потом сел к очагу и закурил трубку.

Семинолка сидела в глубине вигвама. Харке было видно ее изуродованное лицо. Она считалась немой. Возможно, у нее был отрезан и язык. Никто никогда не слышал от нее ни слова. Харка ничего о ней не знал, кроме того, что она была из племени семинолов, живших во Флориде, после поражения этого племени попала в рабство и освободилась лишь после окончания Гражданской войны. Сначала она работала на кухне. Харка забрал ее оттуда с разрешения Джо и при поддержке Бородатого, чтобы она вела их маленькое хозяйство.

В это утро, в призрачном свете, с трудом пробивавшемся в вигвам сквозь облака пыли, глаза на ее изуродованном лице впервые наполнились жизнью, загоревшись каким-то странным огнем. Она поймала взгляд Харки и неожиданно произнесла:

– Говорить!

Грубый голос ее словно отказывался повиноваться ей. Она медленно облекала свои слова в непривычную оболочку чужой, английской речи. Харка был глубоко погружен в свои мысли и меньше всего ожидал услышать этот хриплый голос. У него было такое чувство, словно на его глазах произошло чудо – внезапно ожило и заговорило дерево.

– Кто тебя изуродовал? – спросил он.

– Белый человек. Семинолы вступили на тропу войны.

– Я знаю. Вы боролись семь лет и семь зим. За каждого вашего воина, нашедшего смерть, умирало по сотне белых людей.

– Не победить. Предать и пленить наш вождь…

– Ваш вождь Оцеола умер пленником белых людей.

– Да. Он умер. Отец моего отца. Но храбрейшие из моих братьев живы и борются уже тридцать четыре года в болотах Флориды.

Женщина – которая, возможно, была еще молодой девушкой – встала. Под черной ситцевой блузкой отчетливо проступали ее угловатые плечи. Она была высокого роста и очень худа – как измученный голодом ребенок или сломленная горем мать. Ее изуродованное лицо еще больше исказила гримаса ненависти.

– А ты, Харка Твердый Камень, Убивший Волка, служишь белым людям! Этим лжецам и убийцам… этим кровожадным койотам!

Харка тоже встал.

– Ступай и принеси воды! – приказал он.

Когда семинолка вернулась в вигвам, Харки там уже не было. Глаза ее вновь погасли, губы опять были плотно сжаты. Она села и застыла, словно окаменев. Через несколько часов она вдруг встала, вытащила из-под Маттотаупы бизонью шкуру и вылила ему на голову – прямо на лицо – два ведра холодной воды. Тот встрепенулся, открыл глаза, удивленно посмотрел на семинолку, обвел взглядом вигвам, словно не понимая, где он находится, потом вскочил на ноги и побежал к ручью.

Погрузившись в холодную воду, он пытался вспомнить, что произошло накануне. Память постепенно восстановила в его сознании все события прошедшей ночи, и, поняв наконец, что все это ему не приснилось, Маттотаупа пошел назад к вигваму.

Он надел праздничный наряд и отправился к поезду. Время близилось к полудню. В лагере вновь царили шум и суета. Все, кто мог освободиться от своих занятий, спешили к поезду, чтобы посмотреть его отправление и проводить Джо Брауна и Генри.

Маттотаупа шел, ни на кого не глядя. Но он хотел, чтобы его видели все. Он сознавал, что потерпел два тяжелых поражения – одно в отношении своего собственного решения не напиваться больше допьяна, другое в отношении сына. Но он не собирался сдаваться. Он намерен был любой ценой добиться уважения к себе.

Его величественная фигура не могла не привлечь внимания. Джо, заметив его, помахал рукой, приглашая подойти. Индеец размеренными шагами направился к инженеру. Все расступились, и Топ приветствовал Джо в своей необычной, сдержанной манере, исполненной достоинства, в которой всегда говорил с людьми, когда был трезв.

– Я слышал, что тебя обокрали самым бесстыдным образом, Топ.

Джо посмотрел на серое лицо индейца с участием человека, которому хорошо знакомы такие случаи.

– Нет. Я подарил белым людям несколько монет, – гордо ответил Маттотаупа. – А им, наверное, показалось, что это слишком много. Но это ничего не значит.