Изгнанницы

Двигаясь все быстрее, Матинна выгнула спину, отзываясь на музыку всем своим телом. Она вспомнила то, что, как ей казалось, уже позабыла: как Дроемердене, прыгая, путешествует по ночному небу; как Мойнее танцует по всему миру, то спускаясь вниз к земле, то поднимаясь вверх к звездам, сотрясается и раскачивается, втягивает голову в плечи и кружится. Упоительные движения рассеивали грусть и наполняли сердце радостью: в этом танце вместе с Матинной участвовали мать и отец, Палле и Валука, те старейшины, чьих лиц девочка не помнила, и сестра, которую она никогда не встречала…

Музыка захлебнулась и смолкла.

Матинна открыла глаза.

Казалось, будто все присутствующие до единого смотрят только на нее. Когда к ней вернулась острота восприятия, она услышала звяканье серебра о фарфор и визгливый смех. Собравшиеся в группки дамы перешептывались, прикрывшись веерами. Элеонора стояла на отшибе – одна, широко открыв от изумления рот и словно бы отказываясь верить тому, что видела.

Матинна чувствовала аромат розовой воды и резкий запах уксуса. Насыщенное благоухание золотой акации. Исходящий от нее самой изюмный душок алкоголя.

К ней решительным шагом направлялась леди Франклин. Приклеенная к лицу улыбка и два красных пятна на щеках делали ее похожей на раскрашенную куклу. Остановившись, жена губернатора наклонилась и прошипела:

– Что – ради всего святого – это было?

Матинна посмотрела ей в глаза.

– Я танцевала.

– Ты никак решила нас опозорить?

– Нет, что вы, мэм.

– Ты явно пьяна. И… похоже, – леди Франклин стояла так близко, что Матинна чувствовала, как та прямо дрожит от злости, – вернулась в свое прежнее дикарское состояние.

– Быть может, дорогая, – вмешался сэр Джон, подходя к супруге сзади, – будет лучше оставить девчонку в покое.

Матинна посмотрела на леди Франклин с ее шеей, напоминавшей мясистые сережки медососа, и покрасневшими веками, а потом на сэра Джона, покрытого испариной и какого-то растрепанного в своем слишком тесном смокинге. Они оба вдруг показались ей незнакомцами, одновременно до ужаса пугающими и невероятно нелепыми. Она быстро сморгнула, чтобы не заплакать.

– Peut-être[41].

Жена губернатора вздохнула. Подняла свой веер, подзывая миссис Крейн.

– Скажите музыкантам, чтобы снова начали играть, и отведите девочку в ее комнату, – велела она насупленной экономке. – Чем быстрее мы забудем этот досадный инцидент, тем лучше.

Дом губернатора, Хобарт, 1841–1842 годы

Однако никто ничего не забыл.

Поначалу изменения были едва заметны. На следующее утро сэр Джон не позвал Матинну присоединиться к своему утреннему моциону. Из окна классной комнаты она смотрела, как он прогуливается по саду, сложив руки за спиной и опустив голову. Элеонора шла рядом.

Дамы приходили, распивали чаи и уходили; Матинну больше не просили присоединиться к ним в гостиной. Элеонора уехала на шесть недель в Сидней и даже не попрощалась.

Миссис Крейн уведомила Матинну, что впредь, особенно когда Элеонора в отъезде, ей больше не будут накрывать завтрак в маленькой столовой, вместо этого питаться она будет исключительно в надворной кухне, вместе с кухаркой.

– Слыхала, ты там изрядный скандал учинила, – сказала Матинне миссис Уилсон, накладывая девочке в миску томленую овсянку. – Значится, танцевала как дикарка? – Кухарка огляделась, убедилась, что ее никто не услышит, а потом прошептала: – По мне, так и замечательно. Господа-то наши рассчитывали, будто смогут тебя под себя подмять, согласна? Думали, им хватит пары-тройки уроков французского и нескольких симпатичных юбчонок. Но ты-то такая, какая есть. Они могут строить свои роскошные дома, привозить из-за океана фарфоровые чашечки и одеваться в шелка по лондонской моде, но, как ни крути, они здесь чужие, и в глубине души это знают. Они ни черта не понимают ни про это место, ни про тебя. И никогда не поймут.

Проснувшись как-то поутру, Матинна узнала, что сэр Джон и леди Франклин отправились отдохнуть в живописный городок Лонсестон, а сама она останется в резиденции губернатора на попечении гостя, некоего мистера Хогсмида из Сассекса.

Мистер Хогсмид был внушительного роста, худой как жердь, носил пенсне и, похоже, мало интересовался кем-либо, кроме одной особенно пышногрудой горничной из числа ссыльных. Звали красавицу Элайза, и она без зазрения совести, на глазах у всего дома, наведывалась в его покои в любое время дня и ночи.

Пока Франклины находились в отъезде, дел у прислуги было мало. Когда миссис Уилсон наткнулась во дворе на стайку горничных, которые расселись на бочках и увлеченно обменивались сплетнями, она приказала им перемыть все до единого горшки и ковши с полок и надраить кухню щелоком и уксусом. Мальчишки – подручные конюхов вымыли стойла и вычистили экипажи; служанки проветрили белье и натерли до блеска подсвечники.