Изгой

Наконец клуб открылся, и начали стекаться первые посетители. Льюис сидел за стойкой и ждал Джини, не сводя взгляда со ступеней. Джек что-то болтал о трубаче, который сейчас будет играть, и Льюис был не прочь послушать, но постепенно ожидание стало его утомлять. В клубе стало людно; темный зал пропах дымом. Льюис уже решил, что Джини не придет – да и вообще день с утра не задался, – как вдруг она показалась на ступеньках. Сначала появились черные туфли, чулки в сеточку и подол шубы, закрывающий платье, затем рука в перчатке на перилах. Поверх перчатки красовался браслет из крупных перламутровых бусин. Сегодня Джини была в черном. Прежде чем спуститься, она окинула взглядом зал и, заметив Льюиса, без тени удивления прошла прямо к барной стойке. Льюису захотелось вскочить, но он не шелохнулся.

– Привет, Джек, – сказала она, внимательно глядя на Льюиса.

– Мисс Джини. – Джек даже не обернулся к ней.

– Опять у тебя беспризорники.

– Я не мог бросить его на улице.

Джини улыбнулась Льюису.

– Ты такой милый. – Она поцеловала его в щеку.

Льюис не нашелся, что ответить, и не хотел выглядеть глупо, так что решил промолчать.

– Где ты пропадал?

– Нигде.

– Понимаю. За тобой Джек присматривает?

Льюис снова не знал, что ответить. Он желал ее, хотя и не был с ней толком знаком, и вдобавок чувствовал себя беспомощным.

Джини придвинулась ближе, и Льюис уткнулся лбом в ее шею, мгновенно забыв о толпе вокруг, взял ее за руку и стал изучать пространство между большим и указательным пальцами.

– Эй, ты что? – ласково спросила она.

– Я ждал.

– Ты замечательно умеешь ждать, – рассмеялась Джини. – Идем!

Все оказалось совсем не так, как Льюис представлял. Впрочем, представлял он довольно смутно. Джини привела его в кабинет, где он когда-то ночевал, – без окон, с яркой лампой под потолком. В своих робких мальчишеских мечтах он и не предполагал, что она будет такой деловитой и что они займутся любовью на диване.

Сначала возникло желание, желание касаться ее и обладать ею, даже не имея опыта, а когда он проник в нее, то едва не захлебнулся в море неизведанных ощущений.

Закрыв глаза, он входил в нее, будто погружался в черноту в своем сознании, а в момент разрядки путил слезу и с трудом сдержался, чтобы не разрыдаться, как ребенок.

Когда все закончилось, Джини рассмеялась. Льюис вздрогнул. Ему самому и в голову бы не пришло смеяться. Она выбралась из-под него и как ни в чем не бывало принялась поправлять макияж и одеваться. Льюис почувствовал себя брошенным. Правда, наблюдать за ней было приятно.

– Не волнуйся, – сказала она, – я не могу иметь детей.

Льюис смотрел на ее спину; лица он не видел, только отражение губ в зеркале.

– А почему?

– Не твое дело.

– Ты не против, если я позвоню?

– Нет, я не против, если ты позвонишь.

Она откровенно забавлялась. Льюис встал и направился к телефону. Похоже, Джини догадалась, что он хотел бы поговорить один, а может, ей просто было неинтересно.

– У тебя на щеке помада. Увидимся. – Она отперла дверь и вышла.

Льюис посмотрел в зеркало и вытер щеку. Потом оглядел кабинет. Стены, выкрашенные снизу в темно-зеленый, а сверху – в белый. Треснувшая обивка на диване. Он поднял трубку и сказал оператору:

– Гилдфорд шестьсот сорок пять.

Ответила Элис.

– Это Льюис.

– Льюис! Ты где?

– Я собираюсь в Юстон на школьный поезд. Привезешь туда мой сундук? – Сердце заколотилось.

– Что? У тебя ничего не случилось?

– Привезешь сундук? Мне в школу нужно.

– Конечно. Отец…

Льюис повесил трубку. В этот раз Джини пригласила его к себе домой.

Утром Льюис едва не опоздал на поезд, и в школе его оставили после уроков за отсутствие формы. Про себя он улыбнулся: забавно подвергнуться детскому наказанию за то, что переспал с женщиной и стал взрослым. Ему велели перевести отрывок из «Одиссеи»; он выбрал отрывок, в котором Одиссей пытался доплыть домой на Итаку, и вспомнил, что когда-то сам сочинял истории о древних героях. Сидя в кабинете для провинившихся, он ожидал, пока высохнут чернила на бумаге, и безуспешно пытался вспомнить, за что сражались его персонажи. Темнело, и кабинет погружался в полумрак. Вскоре учитель, который ждал вместе с ним, забрал перевод, швырнул в корзину для бумаг и отпустил Льюиса.

С раннего детства Льюис делил свою жизнь на части: до и после возвращения отца, потом до и после маминой смерти. А сейчас появилась новая веха – до и после Джини. «До» – это сладость поцелуя и первые тесные объятия, «после» – знакомая холодность, возникшая с того самого момента, как они переспали.

Их роман был странным даже для Льюиса. Они виделись только пару раз на каникулах, когда ему удавалось вырваться из дома, рискуя навлечь на себя неприятности, и Джини никогда особенно не интересовалась, где он пропадал. Он даже не знал, догадывается ли она о школе, пока однажды не услышал от нее: «Сто лет тебя не видела». Тогда он с некоторым удовольствием признался: «Я был в школе». Джини расхохоталась, Льюис занервничал, а она только сказала: «Разве мальчики из хороших семей бывают такими самостоятельными?»