Изгои Рюрикова рода

– Оставьте его! Довольно! – продолжал распоряжаться Иегуда. – Нам должно поступать по справедливости. Твердята, ты ли это? Узнаешь ли меня? Кто я, ответь!

– Узнаю тебя, Юда Хазарин! – едва слышно отозвался Твердята. – Ты истинный управитель этого города, а не этот вот мешок с соломенной трухой!

Твердята разомкнул объятия, и князь кулём осел в пыль. Давыд Игоревич лежал на спине, бессмысленно вращая очами. Его окровавленная борода источала тяжкие стоны, кровь сочилась из его ран.

– Пощади Демьянушка! Пощади… – шептал он. – Ведь я друг тебе. Видишь: не горжусь, винюсь. Отступите, ребятушки!

Твердята толкнул князя ногой в бок, да, видно, силушки не рассчитал – князь Давыд так и покатился кубарем к ногам Колоса. Злой конь хотел топтануть правителя Тмутаракани новой подковой, добавить к имеющейся уже ране новое увечье, но Иегуда помешал, да и сам князь проворно откатился в сторону.

Они выбежали из устья узенькой улички, вооружённые как попало, кто во что горазд. Пафнутий Желя выломал оглоблю из чьей-то повозки. Клещ отобрал у Иегудина прислужника негодящий, лёгкий меч. Ребятушки бежали следом за вожаками, гомоня и скалясь. Охотничья свора, да и только! Добежав до середины площади, они остановились, внезапно ослабев. Помутившимися очами уставились на степняка. Упало в пыль оружие. Кто-то истово крестился, отводя в сторону взгляд. Кто-то едва слышно прошептал:

– Господи Исусе!

– Дьявол! Дьявол! – приговаривали иные.

– Да какое там! – прорычал Пафнутий Желя. – Это Демьян Твердята!

– Это он! – прохрипел, задыхаясь, князь Давыд. – Злобный ворог… Мстить намерен… Ату его, ребята!

Твердята усмехнулся. Где-то на краю площади, в толпе зевак, заплакал ребёнок.

– Ну, и рожа у тебя! – скривился Клещ.

Над площадью, пронзительно свистнув, пронеслись три стрелы.

– Убейте его! – взревел Пафнутий, бросаясь вперед.

Твердята перекрестился, глянул на небо. Он всё ещё слышал пение Тат, её удивительный голос летал над площадью, в помутившейся, пыльной синеве, там же, где парил тёмный крестик – охотничий сокол Тат. Голосу вторил барабан Буги. Хорошо понимавший язык степняков, в любом из их наречий Твердята находил знакомые слова. Но в словах этой песни он не узнавал ни единого слова. Ему чудилось, будто Тат поёт для него лишь одного и никто более на запруженной народом площади не слышит её пения. Он не стал дожидаться, пока Пафнутий со товарищи нападёт. Тверлята поймал ритм барабана и стал двигаться в такт ему. Барабан увеличил темп. Твердята следовал за ним. Огромный, изогнутый тесак сделался частью его тела. Ах, сколько раз слышал он эти звуки! Порой они походили на громовые раскаты, а иной раз уподоблялись щелчкам бича. В те вьюжные ночи, казавшиеся теперь такими далёкими. Тогда он парил между жизнью и смертью, он слышал эти звуки и принимал их за биение собственного сердца.

Странное дело! Часть дружинников из свиты князя приняли его сторону. Нет, они не хотели убивать своих и потому орудовали плетьми и кулаками. Особо ретивым бойцам надевали на буйные головы мешки, вязали, подобно снопам, и оттаскивали в сторону от места схватки.

Твердята без устали орудовал тесаком. Что станет делать, когда рука устанет? Куда будет спасаться? Обстоятельства схватки не давали ему возможности поискать глазами Тат, но он твёрдо знал – она где-то неподалёку. Её голос висел над площадью, подпитывая тело Твердяты своею мощью.

Внезапно поединщики замерли, звон железа затих. Над площадью грозовым облаком повис волчий вой. Высокий, протяжный, жалостный, призывный, тревожный – он вышибал слёзы из глаз, бередил душу так, что щекотные мурашки бегали по спине.

– Святый Боже! – проговорил кто-то в толпе. – Что станется с этим городом завтра, если сегодня средь бела дня по его улицам волки шастают!