Изгои Рюрикова рода

Едва выехав за ворота, под низко нависшими, запылёнными ветвями, Володарь заметил дремлющего оборванца. Эх, плохи ж дела в городе Константина! В ограде богато цветущий сад, журчание струй среди мраморных колонн, а за оградой избитый, окровавленный нищеброд. И никто-то не подаст ему помощи! Словно угадав мысли хозяина, Жемчуг сам направился к цветущим кустам, потянулся мордой к дремлющему в пыли нищему.

– Илюшка, ты? – воскликнул Володарь. – Прости, дружок, а я-то и позабыл…

– Я бежал следом, – Илюша потёр кулаками сонные глаза. – Но стража не пустила. Сказали – голодранец, обозвали попрошайкой.

Илюша ловко вскочил на спину Жемчугу, ухватился за пояс Володаря. Конь степенно зашагал вдоль каменной ограды, тяжело ударял подковами в камень дороги.

– Богатый дом, – бормотал Илюша. – Давно уж едем вдоль ограды, а она всё не кончается. Чай, у твоего родича, Ярослава Изяславича[20], хоромы куда как скромнее!

Володарь молчал, рассматривая высокую, сложенную из белого камня стену.

– Сача мертва? – внезапно спросил Илюша.

– Живёхонька. Но я помышляю о другом.

– Эх, если б я её видел! Во всё время драки так и пряталась за шёлковыми занавесками. Она хоть красива?

– Она богата, а у меня недостает духу смотреть, как дрýги нищенствуют. Да и Жемчуга пора перековывать…

* * *

Печальная дева уставилась на Володаря ясными, серыми очами. На её коралловых устах блуждала странная улыбка. Лицо Елены более не казалось князю бесчувственным. Ах, эта её печаль! Ах, эта чужедальняя, смиренная скорбь!

– Не с тебя лики рисованы? – спросил Володарь. – Те, что в Святой Софии… золотом писаны…

Чело девы омрачилась, словно тучка набежала.

– Ты русич? – строго спросила она на языке ромеев. – Из каких мест? Не из Новгорода ли?

Под гулкими, тенистыми сводами, кроме них, было пустынно. Только где-то неподалёку звенела струя, и слышались звуки шагов. Шаги шелестели повсюду. Безголосые, бестелесные, в доме Агаллиана они окружали Володаря со всех сторон.

Князь вертел головой, силясь рассмотреть в редколесье колонн силуэты людей. Наконец ему удалось оглядеть одного. Невысокий, сухопарый, невеликого роста и немалых лет человечек быстро приближался к ним. Кожаные подметки его сандалий звонко хлопали по мозаичному полу. Следом за ним из-за ближайшей колонны, как тать из-за дерева, выскочил давешний длиннобородый старец, тот самый, которого Володарь принял за волхва.

– Высокородный патрикий Фома Агаллиан приветствует князя Рюрикова рода… – длиннобородый на миг запнулся, но печальная Елена выручила его:

– Имя моего спасителя – Володарь Ростиславич, отец, – проговорила она.

– Рюрикович?! – провозгласил Агаллиан, и голос его взлетел к расцвеченному мозаиками потолку. – Поклон тебе, князь Рюрикова рода.

Агаллиан действительно склонился в поклоне. Примеру патрикия последовал его бородатый домочадец. Даже Елена склонила золотоволосую головку. Володарь заметил, что Фома немного будто бы горбат, остронос, чрезвычайно подвижен и всей повадкой, и высоким пронзительным голосом напоминает мышь-землеройку.

– Стены каменные, а мышей, будто в амбаре деревенском… – пробормотал князь. – Вот ещё один мастак рыть да грызть.

– Провозгласим же славу Володарю Ростиславичу – князю дремучих лесов и синеводных озер! – Фома Агаллиан раскинул руки на стороны.

Широкие рукава его одеяния оказались расшиты золотой вязью. Маленький, горбатый человечек, будто разом вырос, разбух в ширину, возвысился. Высокий, звонкий голос его прокатился по огромной, уставленной множеством колонн зале многоголосым эхом. В тот же миг между колоннами сделалось многолюдно. Новые и новые люди выходили из-за колонн. Каждый из них торопился приветствовать Володаря почтительными поклонами и ласковыми словами. Юный прислужник подал ему большую чашу сильно разбавленного вина. Другой принёс скамью, третий поднёс медное корыто, в котором с ласковой тщательностью омыл княжеские стопы. Потом Володаря обули в шитые золотом, мягкие сапожки, обрядили в новую, плотного шёлка рубаху, а золотоволосая Елена взяла его за руку и повела между колонн, сквозь гомонящую толпу.

Володарь слышал обрывки фраз. Говорили о заморских сражениях, о злокозненных замыслах Роберта Гвискара[21] и о выступлении императора Алексея во главе армии, о многочисленных достоинствах Анны Далассины[22]. О последней домочадцы Агаллиана говорили благоговейным шёпотом. Всё те же константинопольские сплетни. И на торжище, и во дворце – одно и тож. Глаза Володаря разбегались, мысли путались, пестрели туники и плащи агаллиановой родни. Высокие причёски и блестящие украшения женщин, пасмурные лица мужчин, ангельские лики юношей и девушек – всё казалось чудным Рюриковичу. Ах, как они были белы, как не похожи на скуластые, покрытые шрамами и цветными узорами лица его половецкой свиты!