Изгои Рюрикова рода

Девчонка заговорила быстро, горячо, и Лауновех подумал о князе русичей. Ах, как сладки были её объятия, как крепко такой вот гибкий побег обвивает ствол своего властелина, как страстно приникает, как умеет любить! На его, Лауновеха, взгляд, преданность такой вот необузданной дикарки куда как привлекательней, нежели чопорная любовь благовоспитанной, христианнейшей девы. Но русичи беспечны, забывчивы и слишком уж отважны. Легко меняют верную добычу на призрачные возможности. Сколько раз они подходили к стенам Константинополя, сколько раз пытались предать грабежу здешние кладези! Золотые оклады икон, богатства патрикиев и императорской казны, лавки, кузни, Магнавра, ипподром, бани, корчмы – всё атрибуты неизмеримого богатства! Империя жирует. Даже сейчас, в годину смуты, когда один ни на что не годный император норовит спихнуть ещё менее достойного, воссесть на престол Константина Великого, увенчать пустую голову его венцом, даже когда восточные провинции пали под натиском иноверцев, империя всё еще богата. Византия, будто вепрь-подранок, несётся по чащобам бытия, оставляя за собой зримый кровавый след. И на след уж встали алчные хищники. Кружат, принюхиваются, выжидают время, когда жертва совсем ослабеет, чтобы сомкнуть челюсти на шее. Нет, нам не надо лишних ртов, мы и сами голодны! Лауновех знал: Русь барахтается в междоусобье, князья делят столы, а оставшиеся без уделов ищут добычу в разных сторонах. Почему бы не оттяпать от рушащейся империи ромеев лакомый кусок? А не удастся урвать жирного куска, так хоть поживиться чем придется, по мелочи. Рюриковичи! Княжеская честь! Голодрань! Половецкая дружина в бою хороша и к постою не требовательна, но и они жаждут богатства. Да на сколько ж ртов его делить? Да и зачем?

Мундомат вёл коня в поводу по извилистым, узким улицам. Порой стены домов, смыкаясь, не давали разминуться со встречными прохожими. Они вступили в беднейшую часть города. Здесь, на постоялом дворе «Вислоухий лошак», в убогой пристройке над конюшней, нашла пристанище немногочисленная половецкая дружина с Рюриковичем во главе. Здесь же, на земляном, плотно утоптанном полу, под низко нависающей крышей, в сумрачной едальне, неизменно освещаемой лишь колеблющимся пламенем в огромном очаге, находили отдых воины рыцаря Лауновеха. Императорская служба – кандальное бремя. По времени заступать в дозор, не заканчивать несение службы раньше срока – не жизнь, а прозябание в темнице. Сущее наказание для бродяги, привыкшего таскаться по дорогам от Рукава[26] до самого Русского моря. Всякое случалось в странствиях: не брезговали и нищих грабить. Бывало – взламывали ворота уединённых монастырей. Бывало – взымали подать с проезжих путников, внезапно выскакивая из дремучей чащобы. Нанимались в войска разных королей, лезли на стены, прикрываясь щитами от стрел и расплавленной смолы. Дарованная свыше возможность грабежа, именуемая военной добычей, стала справедливой платой и за лишения, и за риск. А в одну из особенно суровых зим в дремучих чащах на бретонских берегах едва сами не сделались добычей таких же, как сами, волков. Только те волки не ездили верхом на закованном в латы коне, не пылили по дорогам на двух ногах, а бегали на четырёх, протянув вдоль спины серые ободранные хвосты.

Лауновеху не нравился Константинополь. Благолепие, порядок, строгое следование традициям, ханжеская набожность, привязанность к отеческим могилам, толпы хорошо одетой молодежи у ступеней Магнавры – всё это отвратительное благополучие, что похмельная отрыжка. Ещё больше злили тягостные рассуждения друнгария виглы о том, что, дескать, много нищебродов собралось за городские стены. Правая рука эпарха даже отдал указание собирать нищенствующих, кормить за императорский счет и выпроваживать за городские стены. Но при повторном появлении в городской черте сечь. Почему же сразу не порвать ноздри да и не выкинуть на противоположный берег Боспора сельджукам на поживу? Почему не посадить гребцами на дромоны?

– Милосердие… – Лауновех выплюнул мерзкое слово вместе с густой слюной.

Плевок тяжело упал на устланный соломой пол. Девчонка дрогнула, обернулась. Она уже держала за узду добрую лошадку.

– Хорошая лошадка, – похвалил Лауновех. – Но видно сразу – злая. Неужто степных кровей?

Девчонка смущенно помотала головой.

– Бедняжка, ты совсем не понимаешь речь ромеев! Как же ты…