Изгои Рюрикова рода

– Нам не дано провидеть Божий промысел… – она снова заговорила, на этот раз на языке ромеев, и в голосе её не угадывалось слёз, но Володарь терялся, смысл речей премудрой девы ускользал от него. Ему хотелось лишь одно: обнять, прижать, обладать, изведать трепет тела, испить влагу уст. Ах, этот травянисто-пряный дух, так пахнут ветры степей и дубрав его родины… Ах, эта мягкая, податливая отзывчивость юного тела… Так и есть! Щёки-то влажны, губы разомкнуты, сердчишко колотится, словно намеревается утечь, да не имеет сил вырваться из железных объятий русича. Она что-то говорит. Да кто ж теперь разберёт ромейскую речь? Да и к чему сейчас слова?

– Молчи, – шепчет Володарь. – Молчи, а я стану целовать тебя. Только целовать… только целовать…

Но она не умолкает. Почему? Зачем? Разве не понятно и без слов? Ну что ж! Раз хочет разговоров, он поговорит.

– Я полюбил тебя, я привязался. Но мечтаю вернуться на родину… Но я не в силах устоять…

– Уж не болен ли ты? – высокий, звонкий, устрашающий, знакомый голос взлетел под крышу портика. – Не заболел ли, Володарь Ростиславич? Не обессилел? Зачем ползаешь по полу? Зачем цепляешься руками за шелка моей дочери? Ей не по силам сдерживать столь могучего воина. Если тяжко стоять на ногах – вон, обопрись хоть на Филиппа. Он сильный муж и ещё не стар…

Что случилась? Холодная струя низверглась с небеси? Ухнула о каменную плаху секира палача? Камень скатился с кровли? Князь обернулся. Фома Агаллиан воздвигся среди голубоватых колонн. Его братья, Никон и Филипп, стояли рядом с ним.

Дева поднялась на ноги. Она металась по покоям, сжимая белыми пальцами края синей шали.

– Ну, вот оно и свершилось! – воскликнул отец Елены. В голосе его и во взоре не было гнева, а одна лишь озорная издёвка. – Юная плоть требует своего: жаждет сражений, алкает любви. Не стыдись, князь. Моя дочь красива. Моя дочь премудра. Моя дочь желанна для многих, и ты ничем не хуже иных.

– Я не смею… – голос Володаря пресёкся от стыда.

Как он мог настолько забыться? Взгляд на Елену, исподтишка, украдкой. Нет, она не сердится, и как будто бы даже улыбка осенила её уста. Или она кривит губы, собираясь разрыдаться? А отец её смотрит придирчиво, выжидает. Желает беседовать? О чём? Володарь нашёл глазами лик Пречистой, искусно изображённый над одной из дверей, ведущих в залу со множеством колонн.

– Я смущён, – проговорил он наконец. – Смущен, да и только!

– Что тебя смущает? – Фома распрямился, будто ещё вырос в высоту, почти сравнявшись ростом с Володарем. Нижняя челюсть его выехала вперед, взор сделался искристым, как у шныряющего в лесной чащобе волка. – Или моя дочь недостаточно знатна для князя Рюрикова рода?!

Володарь почувствовал, как краска стыда заливает его щёки. Словно не константинопольский патрикий подвергал его суровому допросу, а один из старших Рюриковичей, из тех, которые пытались в совсем недавнюю пору унять их с Давыдом беспутное буйство.

– Она меня не любит… – пробормотал князь.

– Моя дочь обязана любить лишь Господа нашего. А земная, плотская любовь высокородным ни к чему. Кто по чести тебе пришелся – того и люби!

Агаллиан приблизился к Володарю, отеческим жестом погладил его по плечу. Узка, тонка рука старшего Агаллиана, но, Боже милостивый, как же тяжела! Если такая ухватит за горло, вырваться можно одним лишь способом: отсечь мечом. Да где тот меч? Нет, Фома вовсе и не вырос. Всё так же тщедушен, так же горбат, так же силён единым лишь духом – не перехитрить, не побороть тот дух.

– Если ты согласишься на брак – вся сила моего рода станет на твою сторону, – тихо проговорил старший из рода Агаллианов. – Императорское благоволение и снисходительность старших родичей станут тебе ни к чему. Соглашайся!

– За мной моя дружина…

– Дружина? Та пара дюжин степняков, что обретается с тобой на постоялом дворе, среди воинственных бродяг? На всё воля императора Комнина! Призвал на наши головы нищебродов и их меченосцев!

– Мы понесли потери в набеге на Таврику…

– А теперь повоюй за империю. Вернёшься на Русь с честью, с богатством, с женой благородных кровей.

Агаллиан обернулся к дочери. И лицо его, и голос смягчились:

– Согласна ли ты, дитя?

– На что я должна дать согласие, отец?

– Всевышний отобрал у тебя жениха для того, чтобы по неисповедимому промыслу своему дать тебе другого, ещё более достойного. От Демьяна Твердяты который уж год нет вестей. Я полагаю, теперь ты свободна.

Володарь неотрывно смотрел в лицо Елены. Набежит ли тучка? Хоть единая тень сомнения? Он видел набухшие влагой серые очи, он слышал трудный вздох, он следил за стремительным движением пальцев, оправлявших скользкую ткань одеяний. Наконец уста девы разомкнулись, и она произнесла:

– Пусть Божий промысел совершится…

– Она согласна! – провозгласил Фома Агаллиан, и его братья, Филипп и Никон, кивнули.

Хадрия вышла из-за колонны неслышно, глухо ткнула в мрамор пола ножнами. Володарь дрогнул, обернулся. Нянька Елены стояла между колоннами, опиралась на его меч.

– Чего тебе, старая? – крикнул Фома, не оборачиваясь и шёпотком добавил: – Хадрия не чужда колдовства, но тсс!..