Изгои Рюрикова рода

Князь внезапно увидел Сачу. Половчанка избавилась от воинских одежд. Где-то она добыла ромейскую тунику? Как-то обзавелась синей, как ризы Богородицы, шалью тонкой, отлично выделанной шерстяной материи? Как тщательно спрятала она под убором свои буйные косы, как закрыла тканью шею и иссечённые шрамами руки? Но глаза, но изукрашенное странными узорами лицо – их не спрячешь! Нет христианской набожности во взоре, нет привычки поклоняться смиренномудрым ликам! И с оружием не рассталась. Просто спрятала ножны под шалью и так с железом и греховными помыслами вошла в Божий храм. Половчанка уже приблизилась к ним, уже прислушалась к разговорам и внимала каждому слову, ведь говорили они теперь на знакомом ей языке. Ах, Сача! Как он мог позабыть о ней! И сколько же времени прошло? Сколько седмиц провёл он в блаженном счастье, в изобильном доме Агаллиана?

Володарь молчал. Близкая, неотвратимая беда сладко пахла пчелиным воском. Демьян Твердята! Вот где ты восстал из мертвых! Давно уж, поди, рассыпались в прах твои кости, а в сердце прекрасной девы ты до сих пор живее всех живых!

– Почему молчишь, рыцарь? Разве ты не русич? Три зимы минуло, как Демьян покинул город Константина, наказав мне дожидаться. И я жду, но у каждого встреченного русича спрашиваю о нём. А у тебя вот спросить не решалась. Почему? Ах, я грешница! Перестала надеяться!

Наконец Сача сорвалась, подбежала к Володарю.

– Не смотри так! Отвернись! Не смей! Ты мой, Волод! Мой! – кричала она на языке племени Шара, колотя ему в грудь кулаками, и кольца кольчуги, целомудренно прикрытые тяжёлым шёлковым плащом цветов дома Агаллианов, жалобно скрипели под её ударами.

Володарь не чувствовал ударов, не слышал криков и звона. Он купался в серых глазах дочери Агаллиана, будто в тихоструйной, тёплой реке. Он слушал её стройную речь, он дивился на её одежды, состоявшие из лиловых, синих, пурпурных оттенков. Яркие волосы, радужные одеяния, пронзительный взор, трепет уст. Руки и шея девы – чистейший розоватый мрамор. Мочки ушей, обременённые тяжелыми самоцветами, нежная грудь в радужном сиянии каменьев драгоценного ожерелья – весь её облик олицетворение неземного совершенства, ожившая сказка, продолжение счастливого сна. Неужто Твердяте посчастливилось обладать этим? Разве местные обычаи позволяют до свадьбы прикасаться к невесте? Тем более столь знатной, тем более столь разумной и образованной? Володарь, сам не свой, протянул руку, надеясь лишь прикоснуться к краю её одежд.

– Посмотри, рыцарь! – дева оживилась, взмахнула рукавами шёлковой накидки. – Твой оруженосец… твой паж… девушка-половчанка. Она убегает! Что она кричала тебе, твоя рабыня? Она заплакала?! Или мне показалось это? Какие вольности вы, русичи, позволяете своим рабам!

В серых глазах Елены кипела весенняя буря. Володарь с изумлением смотрел, как она кинулась вослед за половчанкой, как догнала, как удержала за край синего платка. Вот скользкая ткань обнажила буйство кос, мониста из яркой меди и крепкие, исчерченные давно зажившими и свежими шрамами плечи. Вот половчанка схватилась за ножны, но сдержала дума не обнажить оружие в доме пусть чужого, но всё-таки Бога. Сача отмахнулась от Елены ножнами. Удар пришелся по нежному, мраморному запястью. Дочь Агаллиана ахнула от неожиданности и тут же оказалась в цепких объятиях Хадрии. Крики половчанки словно пробудили дочь Агаллиана ото сна. Великолепный мрамор ожил, превратившись в чудную деву, веселую и страстную. Что делать, бежать или остаться?

– Догоняйте же её! – смеялась Елена, а её старая нянька бормотала что-то на непонятном Володарю языке, с новой силой стискивая госпожу в объятиях.

– О чём толкует ведьма? – задорно поинтересовался Володарь.

– Моя Хадрия говорит на забытом языке, но она не ведьма, – отозвалась Елена. – Хадрия хочет, чтобы я вернулась к паланкину. Проводи нас, рыцарь. Исполни свой долг.

И вот уж дочь Агаллиана вновь надела личину неприступной гордости, словно не в доме Божьем была, а на представлении, на ипподроме. Володарь растерялся.

Они вышли на паперть, под пасмурные небеса. Вот женщины скрылись за шелками занавесок, вот чернокожие евнухи подняли паланкин на плечи. Жемчуг смотрел на Володаря в растерянности, а князь не сводил глаз с Сачи. Половчанка бежала прочь по улице. Топот подкованных башмаков громким эхом отдавался в верхних этажах зданий.

– Вот только провожу госпожу и сразу отправлюсь за Сачей, – сказал Володарь Жемчугу, и тот с пониманием покивал головой. – Твердяты нет, он пропал. Саче нет места в каменном городе, но о ней надо позаботиться и отправить домой, к отцу. А я сам должен сопровождать Елену. Княжеский долг велит нам. Понимаешь?

И Жемчуг кивал седеющей головушкой.

* * *

– Ну что, маленькая разбойница? Бесстрашная наездница! Стала попрошайкой? Твой благоверный князь позабыл о тебе? – Лауновех с высоты седла смотрел на лохматую макушку плачущей девчонки, едва сдерживая желание наехать на неё конем.