Изгои. Роман о беглых олигархах

…Правильная геометрия аллей Гайд-парка непонятна и вызывает неосознанную тревожность, которую всеми силами пытаешься заглушить. Я вылез из метро и, прищурившись на яркое солнце, вступил за кованые пики парковой ограды. Здесь-то меня и накрыл инстинкт самосохранения. Смутный, нелепый во всех случаях, когда предстоит по-настоящему большая, серьезная работа. Я выражаюсь в стиле «модерейшн» – «умеренность», но кто признается, пусть и самому себе, что это элементарная трусость? Страх перед ближним будущим, перед его неотвратимостью. Говорят, что человеку не дано знать будущее, и в этом его величайшее счастье, а я бы сказал, что и величайшее горе. Ведь, знай человек свое будущее, прогноз вероятий, он мог бы сам, безо всякого логоса, менять бытие, и тогда по праву считался бы хозяином мира. Да что мира?! Гораздо важнее, что человек становился бы полным хозяином самого себя, ведь на деле миллиарды двуногих букашек находятся в чудовищной зависимости от незнания собственного будущего. Единственным слабым заменителем здесь считается интуиция, но догадки, сделанные с ее помощью, порождают много сомнений и могут свести с ума.

Выглядело все в высшей степени прилично. Никаких мордоворотов в серых пиджаках и черных, под горло, «водолазках». Того бычья с силиконовыми спиралями ушных проводков, частного городского спецназа, не нашедшего себе лучшей доли, кроме торговли собственным, наращенным с помощью разных стероидных препаратов телом. Никакой разницы между таким вот кабаном и проституткой нету. Оба-два торгуют собственным телом, и только.

Навстречу мне спокойным шагом, умеренно жестикулируя, шли двое. За ними, по параллельным дорожкам парка, на расстоянии нескольких метров двигались несколько человек. Они старательно выдавали себя за праздных туристов, но менее всего походили на них. Охрана Феликса состояла из сотрудников лондонского детективного агентства, и парни отличным образом маскировались под элегантных, прекрасно одетых денди. Обыватель никогда бы не подумал, кто они на самом деле. Но я-то не обыватель.

Ветер дул в мою сторону. Ветер принес обрывок разговора:

– …вне всяких сомнений, это должен быть профессионал. Кого же посылать, если не профессионала?

– Да что ты так разошелся? Я не против, только вот какая интересная получается штука – если от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом. Банально…

– Где же банально? Ничего не банально. Профессионал, ненавидящий здешнее общество и в особенности эмиграцию. Считающий ее полностью морально разложившейся.

– Любая эмиграция морально разложена. Тебя выдрали с корнем, ты засох и сгнил.

Ветер изменился. Расстояние между нами сокращалось, и вскоре я уже без всякой помощи смог услышать:

– …Феликс, ты должен со мной согласиться. В России сейчас должны происходить самые интересные события в мире. Там все меняется!

– Ни черта там не меняется, – Феликс говорил в своей излюбленной манере: веско и отрывисто. Обычно так говорят полковники в отставке – это их любимая и единственная манера изъясняться. – Ни черта там не меняется. Цензура как была, так и осталась. Вообще цензура в России родилась вместе с книгопечатанием. От нее страдали все русские классики, но все же во времена Пушкина у цензуры были хоть какие-то границы, притом их постоянно теснила свобода слова. Сейчас там все то же, что и при совдепах. Борьба с цензурой приравнивается чуть ли не к государственной измене! Вот подожди, скоро Россия окажется вновь за железным занавесом. Все от нее отвернутся, и не надо сейчас гордо заявлять, что России никто не нужен и она вполне самодостаточна.

– Вот уж никогда бы не подумал, что дружище Феликс станет философом и начнет рассуждать не хуже Бердяева, – миролюбиво, но все же с оттенком вызова заметил я, поравнявшись с Феликсом и его спутником, лицо которого было мне смутно известно.

«Туристы» уже стояли за моей спиной и обступили своих клиентов, надежно прикрыв их от неожиданности в моем лице. Феликс театрально похлопал в ладоши:

– О’кей, ребята, все в порядке. Это мой старинный приятель, – затем повернулся ко мне, и я увидел, каким осунувшимся и постаревшим стало его лицо за три прошедших года. Почему-то именно у евреев за сорок очень часто встречаются грустные глаза бассета. И у Семена такие же глаза, обманчиво трогательные. Глаза отнюдь не зеркало еврейской души, они лишь лестничная площадка перед входом.

– Ну, привет, – сказал Феликс с нейтральной интонацией, после того как «туристы» вернулись на исходную, – слышал о твоих неприятностях.

– Обо всех?

Он пожал плечами:

– Тюрьма, жена… Разве недостаточно? Кстати, познакомься. Это Илья, бывший директор одной корабельной фирмы, начинающий кинодраматург и мой единственный здешний собеседник. В эмиграции люди становятся разборчивей с ближайшим окружением.

И тут я вспомнил этого Илью. Известный жулик, выставивший ту самую «корабельную» фирму на серьезные деньги. Драматург, значит, начинающий? Бывает.