Изменницы

Услышав шаги, я запахнула платье, спрашивая себя, возможно ли, чтобы никто ничего не заметил. Мэри, единственная, кому я во всем призналась, уверяла, что пока ничего не заметно, что я выгляжу так, словно у меня улучшился аппетит, только и всего. Однако вскоре живот уже нельзя будет скрыть – при мысли об этом я чувствовала, как петля затягивается у меня на шее; куда бы я ни повернула, она затягивается все туже. Я не должна ни о чем думать, не должна допускать и мысли о том, что Гертфорд меня бросил. Но какая может быть другая причина его молчания? Не думать, не думать об этом; не думать!

Я направилась к прачечной, срезая дорогу через двор. Издали увидела Пембрука. Он спешился и передал лошадь конюху. И месяца не прошло с тех пор, как он разыскал меня и, используя иносказания, предложил «все возобновить» – да, он выразился именно так – между Гарри Гербертом и мной.

– Мне сказали, сейчас вы в милости у королевы, – сказал он.

Я смотрела на его руки, большие, грубые, вспоминала, как он влепил мне пощечину, и смеялась про себя, наблюдая за тем, как он ко мне подлизывается.

Меня так и подмывало сообщить ему, что он опоздал, если собрался воспользоваться моим положением к своей выгоде.

– Вот как, теперь вы запели по-другому. – Вот все, что я сказала, не заботясь о вежливости. Я наблюдала, как он сдерживает гнев. Несомненно, ему хотелось еще раз ударить меня.

– Многое изменилось, – сказал он. – Подумайте над моими словами. Напишите Гарри в Бэйнард. Он обрадуется, получив весточку от вас.

Теперь он смотрел на меня издали, приподнял шляпу и кивнул. Если бы он узнал, что я жду ребенка и тайно вышла замуж, он не торопился бы снимать шляпу. Должно быть, он еще не слышал, что я лишилась милости королевы. Он не мог знать, что отец моего будущего ребенка бесследно исчез и я не могу даже доказать, что вышла замуж, ведь единственная свидетельница мертва, а священник… одному Богу известно, куда он подевался; я даже имени его не знала. Хуже того, я ухитрилась потерять завещание, которое написал Гертфорд перед отъездом. «Он тебя бросил», – шептал внутренний голос. Так душно, что мне стало трудно дышать. Нет, нельзя думать о плохом!

Не обращая внимания на Пембрука, забыв о белье для королевы, я пошла искать Мэри в комнате фрейлин. Она одна, в одной рубашке, сидела на кровати и читала книгу. Я села рядом с ней и спросила:

– Как ты улизнула?

– Притворилась, что у меня болит голова, – ответила она. Я расшнуровала корсаж. – Редкая минутка, которую можно провести наедине с тобой.

Она помогла мне снять верхнюю юбку.

– Я скучаю по покоям Юноны, – призналась я.

– Да. – Мэри понимала, что я скучаю не по покоям, а по самой Юноне.

Я положила руки на живот, натягивая сорочку.

– Сколько времени вынашивают ребенка? Девять месяцев?

– С начала до конца? Кажется, да.

– Но с какого времени надо начинать отсчет? – Я пыталась вспомнить, когда мы могли сделать ребенка, но возможностей у нас было слишком много.

В ответ она пожала плечами:

– Со мной никогда не говорили о таких вещах.

– И со мной тоже. Может быть, надо считать девять месяцев с того времени, как он зашевелился?

– Может быть, – с сомнением ответила Мэри.

– Мышка, подумать только, ведь я была вооружена до зубов сведениями о том, как не забеременеть, но не подумала разузнать, как все происходит на самом деле.

– Тем жальче, что ты не…

Я прервала ее, не дав сказать очевидное:

– Я замужем, мне не нужно.

По ее лицу я вижу, что Мэри разочарована во мне. И она ничем не может мне помочь, она знает еще меньше, чем я. Но я ни к кому не смею обратиться за помощью.

– Я только хочу сказать: тем жальче, что все вышло так неожиданно. – Она взяла меня за руку, сжала ее: – Китти, прости меня, но я ничем не могу тебе помочь.

Я вспомнила прежнюю королеву и неразбериху с ее беременностью. Я часто видела, как у замужних камер-фрейлин росли животы. Перед родами они уезжали, а потом, через несколько месяцев, возвращались на службу, снова стройные, как девушки. Правда, иногда они не возвращались. Запрещаю себе думать о плохом.

Я задрала сорочку и стала осматривать голый живот. Да, он округлился, но не увеличился.

– Что скажешь, Мышка? «Приятная пухлость»?

Она погладила меня своей маленькой ручкой. От ее ласки слезы навернулись мне на глаза.

– Там моя племянница или племянник, – прошептала она.

– Перестань мечтать о том, как станешь тетей, и скажи, как по-твоему, могу ли я по-прежнему его скрывать.

– Да, наверное, можешь. Ты не похожа на Мэри Сидни, когда она уехала домой перед родами.

– Откуда ты знаешь, как она выглядела?

– Я помогала ей одеваться, когда она так растолстела, что не могла застегивать туфли. Я видела ее в сорочке, когда до родов оставалось около месяца.

– И она выглядела не так, как я?

– Она была совсем не похожа на тебя. Живот у нее был огромный и тугой, как барабан. – Мэри показала руками, словно обнимая невидимого человека. – Но, Китти… – Она больше ничего не сказала, но я знала: она гадает, что будет со мной.