Изменницы

– Я был в ужасе при мысли, что с тобой может что-то случиться. Видишь ли, со мной в Европу отправили Томаса, сына Сесила; он следил за каждым моим шагом. Из-за него мне приходилось швырять все твои письма в камин, не распечатывая, чтобы доказать, что я послушен воле его отца – будь он проклят! Я гадал, почему ты пишешь так часто, боялся, что с тобой что-то случилось. Но в конце концов, Китти, я оказался всего лишь безвольным трусом.

– Что мне сказать? – спросила я, бросая на него ледяной взгляд. – Тебе хватило мужества жениться на мне, но ты не смог перечить Сесилу.

– Все, что я сделал, было вызвано страхом за то или другое: страхом за тебя, за себя, страхом, что ты выйдешь за другого.

Я трус самого худшего сорта. – Он повторял это снова и снова, выговаривая слова медленно, отчетливо. – Я позволил себе стать марионеткой Сесила. Во мне нет внутреннего стержня, Китти. – Он помолчал, посмотрел мне в глаза и, понизив голос, продолжал: – Я ведь и в самом деле собирался тебя бросить, убедил себя, что без меня тебе будет лучше. Но сама мысль о жизни без тебя была для меня невыносима. Я не смог так поступить, и знай я о нем… – Он погладил ладонью мой живот.

– Я хочу тебя ненавидеть, но оказалось, что не могу, – прошептала я, не в силах понять, откуда во мне вдруг вспыхнула такая любовь. – Рада, что ты сказал правду.

– Мне так стыдно. – В его голосе было столько страдания, что смягчилось бы и самое каменное сердце. – Как ты можешь любить такого слабохарактерного труса, как я?

– Я в самом деле тебя люблю, и я тебя прощаю. – Я искала в себе остатки злости на то, как он обошелся со мной, но не находила – все прошло. – Во всем был виноват Сесил. Он… – Я осеклась. Нет слов, способных описать мою ненависть к Сесилу.

– Китти, мне так жаль, что тебе пришлось столько вынести одной. Ты не заслужила… Прости, прости меня!

Я пресекла его сбивчивую речь поцелуем. Мы долго лежали обнявшись и наконец заснули глубоким сном без сновидений, какого у меня не было много месяцев.

Мы проснулись от того, что в замке поворачивался ключ. Пришел Шар предупредить, что ко мне поднимается леди Уорнер. Гертфорд осторожно вышел и пробрался по переходу в свою башню. Все было похоже на то, что мы – обычная супружеская пара, живущая в собственном доме, и я мысленно благодарила Бога за благополучное возвращение моего дорогого мужа.

– На что вы любуетесь каждый вечер? – спросила Нэн, когда ушла леди Уорнер и я подошла к окну.

– Мне нравится рассматривать фонари на барках, которые плывут по реке, и гадать, куда они направляются.

– Думаете, вам когда-нибудь позволят выйти отсюда?

– Если королева меня помилует, – ответила я, и сама задаваясь таким вопросом; что ни час, я гадала, чем все закончится. Иногда я осмеливалась предположить, что мы с Гертфордом, нашим сыном и Мэри где-то живем вместе. Иногда я мечтала о Кэнон-Роу, иногда – о поместье Бомэнор или представляла нас в самом обычном, ничем не примечательном месте, которое отведут для нашей семьи.

Нэн подошла к окну и встала рядом со мной.

– Смотри, – продолжала я. – Видишь тот корабль? Может быть, он пришел из Индии! – Мы следили за тенью большого судна, которое двигалось по воде, как призрак; факелы отбрасывали круги желтого света на палубу, по которой бегали черные фигурки.

– Не представляю, как можно уплыть так далеко, – изумлялась Нэн. – Я ни разу в жизни не выезжала из Лондона.

– Неужели правда? – Меня внезапно поразило различие наших жизней. Мне и в голову не приходило расспрашивать девушку о ней самой. О себе же я не рассказывала, боясь, что она кому-нибудь что-нибудь передаст не так и все дойдет до ушей королевы.

– Ну, однажды я была на ярмарке в Ислингтоне. – Она произнесла это так, словно Ислингтон – другая страна.

Я, которая провела двадцать один год жизни, путешествуя из одного места в другое, не могла представить такую ограниченную жизнь, в которой посещение Ислингтона целое событие. Я решила, что не будет вреда, если она узнает о некоторых королевских дворцах, в которых я жила. Нэн таращила глаза, слушая мои воспоминания о банкетах и праздниках, я рассказывала, как длинная вереница придворных переезжает с места на место; в кортеже можно увидеть самых красивых лошадей и целую армию гвардейцев в ливреях.

– Ты, конечно, видела, как королевский кортеж проезжает по улицам или проплывает по реке на барках? – спросила я.

– Да, видела, – ответила Нэн. Глаза у нее готовы были вылезти из орбит от удивления. Мне кажется, ее воспоминания настолько живы, что она как будто переживала все заново. – На параде по случаю коронации я была одета пастушкой в живой картине в Чипсайде.

– Я помню эту живую картину.

– Так вы, наверное, и меня видели! – Голос Нэн звенел от возбуждения.

– А ты – меня. – Я улыбнулась в ответ, но тут же вспомнила, как меня унизили, посадив едва ли не в самую последнюю коляску, хотя по праву рождения я должна была ехать верхом рядом с королевой.

– Что с вами? – спросила Нэн.

Боль стальным обручем охватила живот.

– Ах, Нэн! – сказала я. – По-моему, младенец просится наружу.