Изо всех щелей

Я иду дальше, а солнце садится ещё ниже, и тени становятся ещё длиннее. Я думаю о том, что солнце делает человеку намёки, что ложиться спать надо, пока оно не смотрит на тебя. Пока оно тебя не видит, не может проконтролировать, лучше не пытаться что-то делать, это будет обречено на провал… И тут же я ловлю себя на полной абсурдности и глупости этой мысли, на том, что ещё за тысячи лет до меня тоже самое приходило в голову неандртальцам, когда они смотрели на небо. Я разочаровываюсь в себе и чуть грустнею.

Раздаётся звонок на мобильный телефон, звонит знакомый, с которым я периодически встречаюсь и веду беседы за чашкой чая или бутылочкой пива. Он интересный, любит физику. На него я ещё могу возлагать надежды, что он выбьется в этой жизни в нормального, отдающего себе отчёт в своих действиях, человека.

Мы договариваемся о встрече сегодня, и я снова улыбаюсь тому, что проведу вечер не один, и наконец-то смогу сказать чуть больше слов, чем в течение всего дня, потому что мне начинает потихоньку казаться, что я нем.

Солнце окончательно садится за горизонт, становится ощутимо прохладно, и хочется одновременно и чуть дольше погулять, и пойди домой погреться.

Тело хочет последнего, и я спешу к себе.

Мой знакомый, торопящийся поболтать по душам, не заставляет себя долго ждать. Он стучит мне в окно сразу же, как я ступаю на порог, и я иду открывать дверь. Вялое рукопожатие, приглашение на кухню, кипение чайника — и вот мы уже сидим и трепемся.

«… Так почему же ты ушёл из нашего педагогического?» — спрашиваю я, сидя у ноутбука и пытаясь подобрать не напрягающую фоновую музыку. Мы оба мерно потягиваем горячий китайский Оолонг, разлитый по большим кружкам.

«Ты ведь знаешь, я очень принципиален,» — плавно и совершенно безэмоционально выговаривает мой собеседник, развалившийся на кухонном диване и постоянно глядящий в телевизор, — «Я учился там на специальности «сервис и туризм», это что-то наподобие истфака. Разочаровался я в нём довольно быстро, потому что поступил туда явно не подумав.»

«Ума нет — иди в пед.» — выдаю я банальное.

«Ты знаешь, это очень меткая поговорка, потому что насколько мне известно, в наш педагогический институт идут уж явно не по призванию. Ведь так трудно быть педагогом. В пед идут по отсутствию выбора.»

«А ведь это одна из самых важнейших профессий в мире — преподаватель.» — я делаю глоток чая, который, как мне показалось, стал только горячее. Хотя скорее всего, я просто сделал бОльший глоток.

«… А потом они с кислыми минами на лице ведут школьные уроки детям, совершенно не заинтересованным в том, чтобы слушать учителей. Потому что детей надо заинтересовывать, а какой человек будет пытаться заинтересовать другого в том, что ему не особо интересно. То есть, кто будет доказыавать другому то, во что не верит сам?» — продолжает мой знакомый, да так увлечённо, что совершенно не поворачивается в мою сторону, он явно изливает некий крик души.

«У нас был преподаватель,» — дождавшись замолкания собеседника, начинаю я, — «Когда мы учились в школе. Я не помню его имени и фамилии, но точно могу сказать, что у него была кличка, как у некоего грызуна. За выступающие верхние передние зубы. Ему было около пятидесяти, каким я его запомнил, и он всегда ходил с кислой миной, а на уроках был очень строг и требователен, как никто другой. В школе не обращаешь внимания на такие вещи, и думается, будто это такая методика преподавания. Но прошли годы, и я узнал правду от одного из его бывших учеников, да не школьных… А институтских. Ларчик открывался довольно просто — его выгнали из нашего, нелюбимого тобою, педа — а так как его довольно скудные, по институтским меркам, познания оказались в аналогичных институтах не нужны… Его отправили в нашу школу. Это была его ссылка. Кара его.»

«Как интересно,» — отвечает мой знакомый, моей краткой историей отвлечённый от телевизора, — «Это всё как раз поттверждает мои слова. Да. Слышал пословицу — «кто может — делает, кто не может делать — учит.»? Она, вроде бы, из этой же оперы.»

Я протираю уставшие за день глаза. Искусственный свет сильно раздражает меня, потому что я живу в цокольном этаже, и свет частенько горит у меня даже в дневное время, когда, например, солнце находится на другой стороне от окон дома. Мы с собеседником «разошлись» в нашей дискуссии до слишком нервного выражения мыслей. Я ведь знаю схему подобного разговора. Сейчас я ещё что-нибудь говорю, мы отпускаем пару шуток на эту тему, и переходим к другой. В итоге, мы топчемся на месте. Никто не говорит никому новой информации. Ни полезной, ни бесполезной.

«Ладно,» — говорю я, — «Давай смотреть телевизор. Фильм вон какой…»