Изобличитель. Кровь, золото, собака

Он нисколечко не льстил, говорил чистую правду. Одна пуля едва не прошла мимо, угодив в самый низ карты, буквально на ширину спички от коры, но две другие, пусть и не кучно, легли в середину.

– Ну вот, а ты сомневался, – не без гордости сказала Ванда.

– Знаешь, это пресловутое мужское превосходство… – сказал Ахиллес. – Приношу искренние извинения. – Он вспомнил о своем плане. – А теперь дай-ка мне…

Забрав у нее «Байярд», вернулся на то место, с которого она стреляла, вскинул пистолет и выстрелил два раза почти не целясь.

Затвор отошел назад, встал на задержку. План удался прекрасно: очаровательная амазонка была обезоружена. Ни к чему ей в деле, если таковое случится, заряженное оружие: он слышал, немало было случаев, когда и военные люди терялись в своем первом бою, а уж когда речь идет о семнадцатилетней гимназистке… Действительно, был риск, что пулю получит не неведомый пока супостат, а он сам…

Подбежав к карте, Ванда совершенно по-детски выдохнула:

– Ух ты!

Ахиллес подошел неторопливо. Что ж, куда целил, туда и попал. Обе пули угодили прямиком в глупые усатенькие физиономии обоих валетов.

– Замечательно… – с уважением сказала Ванда. – Ты прямо как Кожаный Чулок из Купера…

– Ну, я как-никак долго учился, – сказал Ахиллес. – Никогда не обращала внимания, что у меня выгравировано на часах?

– Нет. Покажи. «За призовую стрельбу на полковых соревнованиях». А почему тут изображены винтовки, а не пистолеты?

– Армия, – пожал плечами Ахиллес. – Со своими обычаями. Есть один-единственный вариант рисунка, и его дают за стрельбу что из винтовки, что из пистолета. Подозреваю, когда будут устраивать соревнования пулеметчиков – а ведь непременно начнут когда-нибудь, – будут давать в точности такие же часы…

– Я видела пулеметы в каком-то иллюстрированном журнале… Ой!

– Что такое? – встревожился Ахиллес.

– Я только сейчас сообразила… У меня ведь совершенно не осталось патронов. Что я буду делать как помощница сыщика, если случится стрельба?

Лучше бы тебя, милая, вообще не оказалось там, где, очень возможно, случится стрельба, подумал Ахиллес. Потому что в таких случаях стреляешь не только ты – стреляют и в тебя. И потом… Сможешь ли ты выстрелить метко, сможешь ли ты выстрелить вообще? Он не раз слышал от воевавших, как трудно впервые в жизни выстрелить в живого человека, даже если прекрасно знаешь, что это твой враг…

– Ну можешь просто-напросто припугнуть пистолетом, – сказал Ахиллес. – Это с револьвером обстоит совершено иначе, опытный глаз сразу подметит, заряжен он или нет, а вот что касаемо пистолета – тут уж никаким зорким глазом не определишь…

– А ты дашь мне пострелять из твоего пистолета? Что ты смеешься? Если жадничаешь, так и скажи.

– Да нет, при чем тут жадность, – сказал Ахиллес, отсмеявшись. – Я подумал: хорошенькие же мы ведем разговоры, выбравшись на свидание в лесную глушь… Пистолеты, патроны…

– Ой, правда… – Ванда чуточку смутилась. – Какая же я дурочка…

Закинула ему руки на шею, прижалась всем телом и прильнула к губам. Снова нахлынуло ласковое, нежное, долгое безумие, но теперь все обстояло иначе: в его объятиях была уже не нецелованная барышня, а юная женщина, успевшая многому научиться, и оттого голова кружилась сильнее, чем в прошлый раз в городском саду…

Жаль только, что и самое лучшее на свете когда-нибудь кончается… Когда нежное наваждение растаяло, оказалось, что они не стоят, а лежат в объятиях друг друга на толстом ковре сухих сосновых иголок. Как это получилось, оба решительно не помнили. Смущенно переглядываясь, поднялись. И оказалось, что у самого пылкого любовного свидания есть и оборотные стороны – им пришлось очень долго очищать спины друг друга от сосновых игл, следя, чтобы не пропустить ни одной. Но они, конечно, ни о чем не жалели.

Ванда старательно привела в порядок волосы (хорошо еще, сказала она с улыбкой, что может пока что носить гимназическую косу), спросила:

– Что ты уставился так озабоченно? Неужели платье где-то порвалось?

– У тебя губы распухшие, – сказал Ахиллес.

– Ну, неудивительно, ты так долго меня мучил, изверг… – Она достала из ридикюля круглое зеркальце в оправе из гильотинированного[91] серебра, полюбовалась на себя, сказала беспечно: – Ерунда, о чем тут беспокоиться?

– Кто-то может догадаться…

– Ты настолько пуританин или боишься меня скомпрометировать? – прищурилась Ванда.

– Конечно боюсь.

– Какой ты у меня рыцарь без страха и упрека… – Ванда мимолетно чмокнула его в щеку. – Заметят? Ну и пусть. Нет ничего неприличного в том, что барышня целуется со своим женихом. Открыто об этом не говорится, но все молчаливо допускают.

– Ну а если кто-то подумает…