Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Да, все три, – наугад соврал Ахиллес.

– Вот видите… Явление как раз и требует совершеннейшего мрака. Но если все ограничивается беседой, можно не только не создавать полный мрак, но даже оставить зажженной настольную лампу.

– Благодарю вас, – сказал Ахиллес. – Теперь я понял…

И вспомнил иные газетные статьи: очень интересные казусы случались с этими самыми «явлениями в совершеннейшем мраке», когда проникшие на сеанс скептики внезапно включали свет…

– Дамы и господа, прошу вас замкнуть цепь, – сказал Дульхатин.

И внимательно наблюдал, как сидящие кладут ладони на стол, соединяя пальцы с пальцами соседа, – кто указательные, кто мизинцы. С одной стороны мизинец Ахиллеса уперся в твердый палец доктора Кравченко, с другой – в гораздо более нежный мизинец Ванды с острым ухоженным ноготком.

– Итак, я гашу свет… – с некоторой театральностью произнес Дульхатин и нажал выключатель.

Сначала, показалось, обрушился совершеннейший мрак, но вскоре глаза Ахиллеса привыкли к темноте, и он смутно различал силуэты людей в падавших из высоких окон слабых отсветах звездного неба. Он видел, как Дульхатин занял свое место. «Магистр» торжественно, прямо-таки патетически возвестил:

– Цепь замкнута, дамы и господа! Мостик меж нашим и тонким миром перекинут!

Ахиллес ухмыльнулся про себя – очень уж это походило на его дежурство при полковом телеграфе в прошлом месяце. «Дежурный по телеграфу подпоручик Сабуров у аппарата!»

– Приступим же! – столь же патетически возгласил повелитель духов. – Казимир Янович, вы, конечно же, желали бы беседовать с той же самой особой?

– Да, конечно, – послышался взволнованный голос дяди Казимира.

– Полная отрешенность от всего постороннего, дамы и господа! Поддерживаем цепь! Ретауэл жеденте, каним суфрагас…

Он продолжал вдохновенно и громко декламировать что-то на совершенно незнакомом языке – которого, вполне может оказаться, и в природе-то не существовало, пока духовидец его не выдумал. В потоке загадочных фраз вдруг промелькнуло хоть что-то знакомое: «Барбара Гембинская», повторенное трижды. Крайне походило на польские имя и фамилию – женские.

И медиум внезапно умолк. Какое-то время стояла напряженная тишина, потом послышались звуки, больше всего напоминавшие далекое курлыканье пролетающего высоко лебединого клина. Утихли и они – причем Ахиллес так и не смог определить, с какой стороны они доносятся, откуда вообще исходят.

Он невольно вздрогнул, потом ощутил, как на миг мизинец Ванды сильнее прижался к его пальцу, царапнув ноготком. Послышался женский голос – очень похоже, молодой, слегка надрывный, мелодичный. В нем не было ничего от тех завывающих интонаций, с какими изъясняются театральные призраки, духи и прочая потусторонняя публика. Самый обычный голос, словно молодая женщина, говорившая на непонятном – но это точно польский! – языке, стояла неподалеку от стола и разговаривала как самый обычный человек. Вот только Ахиллес и сейчас, как ни старался, не мог определить, с какой стороны доносится голос. Он был словно бы везде и нигде.

Дядя Казимир откликнулся длинной фразой, из которой Ахиллес разобрал лишь два известных ему слова. Гостья ответила с такими интонациями, словно мягко в чем-то убеждала собеседника. Разговор продолжался, в голосе пана Казимира звучала радость, странно перемешанная с болью, в голосе его невидимой собеседницы – забота и тоска.

Ахиллес не мог бы определить точно, сколько времени продолжалась эта беседа, но вряд ли долее двух-трех минут. Потом женщина еще более тоскливым голосом произнесла длинную фразу – и настала полная тишина. Снова послышалось далекое журавлиное курлыканье – и снова тишина.

Дульхатин произнес полным голосом:

– Дамы и господа, можете разомкнуть цепь, наша гостья нас покинула и более сегодня не вернется…

Он встал, прошел по комнате, щелкнул выключатель, и гостиную вновь залил электрический свет. Дядя Казимир с нешуточным волнением на лице прямо-таки умоляюще воззвал:

– Сергей Викторович!

Разведя руками, Дульхатин сказал мягко:

– Я же столько раз вам объяснял, Казимир Янович… Это в арабских сказках колдун может в любой момент призвать джинна и удерживать его сколько душе угодно, – как обстоит и у европейских колдунов с подвластными им демонами. Здесь совершенно другие обычаи, я не имею ни малейшей власти над гостями и не могу их задержать ни на одну лишнюю секунду. Они приходят, остаются и уходят, когда захотят и на сколько времени захотят… или на сколько им позволено. На той стороне есть некие силы, от которых зависит, позволить гостям прийти или нет и сколько времени им здесь пробыть. Очень надеюсь, в следующий раз ей будет позволено задержаться подольше… – и совершенно уже будничным голосом добавил: – Двенадцатый час ночи, дамы и господа. Не отправиться ли нам прозаически спать?