Изобличитель. Кровь, золото, собака

Все стали покидать гостиную, последним, потушив свет, вышел Дульхатин, и люди стали расходиться в разные стороны, направляясь в свои спальни. Никто не обратил внимания, что Ахиллес с Вандой задержались в коридоре, освещенном тусклее, чем гостиная, где присели на мягкий диванчик в нише, оказавшись в полумраке.

– А ведь я так и не поняла, откуда исходят звуки, – с досадой сказала Ванда.

– Тонкий мир, что тут поделаешь, – усмехнулся Ахиллес.

– Он призывал…

– Это-то я понял, – сказал Ахиллес. – Хватило моего скуднейшего знания польского. Барбара Гембинская – это, конечно же, женское имя. И я понял, когда он сказал «Бася, кохана». У нас в первой женской гимназии как раз училась Барбара – Конопницкая. Подруги ее звали Бася; и что означает «кохана»[92], я тоже знаю.

Ванда по-кошачьи прищурилась:

– Интересно бы знать, при каких обстоятельствах ты заучил слово «кохана»…

Ахиллес промолчал, с легкой ноткой сентиментальности вспомнив короткий флирт с Басей Конопницкой (оба тогда учились в шестом классе). Тогда-то он заучил и «кохана», и «поцалунек»[93], и «слична»[94] и несколько других слов той же, если можно так выразиться, тематики.

Он сказал решительно:

– Время позднее, не будем отвлекаться, давай о деле… Наверняка эта Бася – та самая его любимая девушка, погибшая в кораблекрушении?

– Да.

– О чем они говорили?

– Она говорила довольно интересные вещи, – сказала Ванда. – Уговаривала его чересчур не… как бы это поточнее перевести на русский? Не беспокоиться, не озабочиваться чересчур лежащим на его землях проклятием. И укрепляла в намерении жениться – поскольку, как она ему уже говорила, женитьба снимет проклятия, пусть не с земель, а только с него. Ну а после женитьбы от земель можно и отделаться. Она, конечно, понимает, насколько ему этого не хочется, но когда сам он от родового проклятия избавится, не стоит удерживать за собой проклятые земли. А он упрашивал ее остаться подольше, начал вспоминать что-то из прошлых времен. Только она ответила, что вынуждена уйти, это от нее не зависит, ей так сегодня определено… И ушла. Решительно не понимаю, что все это должно значить. Одно ясно: Бася, или кто она там, настойчиво его поддерживает в намерении жениться. И уговаривает отделаться от земель.

– Да, чертовски похоже, – сказал Ахиллес. – В конце концов, всякое может случиться. В комедии Гоголя жених сиганул в окно буквально перед тем, как ехать венчаться. И в жизни подобное случалось. И уж тем более непредсказуем старый холостяк вроде твоего дядюшки. Может выкинуть фортель в последний момент. Испугается рушить привычный уклад жизни. А то и проявит душевное благородство, не захочет, чтобы молодая красавица связывала свою жизнь с тяжелобольным.

– Может быть… Хорошо, предположим, это афера. Цель которой – выдать беззастенчивую нищую авантюристку за небедного помещика. Но вот при чем тут лежащее на его землях проклятие? О котором, как выяснилось, вся Красавка знает? Откуда, кстати? Неужели наш «магистр» и в деревне духов для крестьян призывал? Не верится что-то.

– Совершенно не верится, – сказал Ахиллес. – Спиритизм – это барская, городская забава. А у деревенских мужиков свой взгляд на такие вещи, полностью противоположный городскому. Явись к ним такой вот субъект и предложи духов вызвать – не то что в тычки прогонят, как богомерзкого колдуна, но и на вилы поднять могут.

– Но как-то же эти разговоры о лежащем на землях проклятии не просто попали, а широко распространились?

– Вот это наверняка и есть главная загадка, – сказал Ахиллес. – Ничего, попробуем решить и этот ребус. Я завтра…

Он замолчал. Из-за поворота появилась женская фигура в темном платье, в которой они быстро узнали пани Катарину. Остановившись прямо напротив диванчика, домоправительница сказала нарочито безразличным голосом:

– Простите мою дерзость, мадемуазель Ванда, но, по моему глубокому убеждению, для юной барышни не вполне прилично в столь позднее время беседовать наедине с мужчиной, пусть и в коридоре…

Ванда отпарировала едва ли не мгновенно:

– Простите мою дерзость, пани Катарина, но широко распространено мнение, что барышня поступает вполне прилично, беседуя, пусть даже в позднее время, при вполне невинных обстоятельствах… со своим женихом.

Удар был меткий и мастерский. Даже в полумраке Ахиллес прекрасно видел, что выражение лица старой пани заметно изменилось. Нельзя сказать, чтобы особенно уж заметно, но, учитывая ее всегдашнюю невозмутимость, это означало примерно то же самое, как если бы человек, гораздо менее хладнокровный, выпучил глаза и разинул рот от удивления. Ахиллес на миг ощутил мальчишеское желание показать старой даме язык – чего офицер российской императорской армии сделать никак не мог. К сожалению.

– Ну что же, мадемуазель Ванда, господин подпоручик… – Старая дама овладела собой. – Примите мои поздравления. И все же, во времена моей молодости…

– Нравы меняются со временем, пани Катарина, – столь же быстро ответила Ванда. – Нынешний этикет отличается от того, что был в ходу при Наполеоне Бонапарте…