Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Не знаю. Но разговоры такие ходят давно… Это все, что я знаю, господин подпоручик. Я перестала собирать сведения и уж тем более не пытаюсь ничего делать – потому что не представляю, что тут можно сделать и можно ли вообще… – Она решительно встала. – Знаете, я, пожалуй, пойду. Я рассказала все, что знала, и сама для себя решила: остается ждать, чем все кончится. На все Божья воля… Объявилось нечто такое, с чем человек бороться не способен…

Уже в дверях она обернулась:

– Я вас умоляю, будьте осторожнее, господин подпоручик. Вы имеете дело не с людьми. Подумайте о себе… и вашей очаровательной невесте – кто знает, как на ней могут отразиться какие-то ваши действия, если вы их предпримете? Храни вас Бог…

Когда за ней закрылась дверь, Ахиллес долго сидел в задумчивости. Как не раз случалось прежде, рядом крутилось нечто очень важное, быть может, имеющее решающее значение для разгадки, но он пока что не мог это ухватить, понять, облечь в слова. То, что рассказала пани Катарина, было поразительно – и убедительно, – но он, опять-таки не впервые, злился оттого, что не может ухватить, облечь в слова нечто важное – но уверен, что оно есть…

Ранним утречком, задолго до завтрака Ахиллес, добывший заспанного Артамошку из одного из флигелей для прислуги, не без радости отметил, что хлопот не предвидится: денщик, конечно, выглядел помятым и малость угнетенным, но все же явных похмельных терзаний не наблюдалось. Они неторопливо пошли по неухоженной липовой аллее, подальше от дома, где заведомо никто не мог подслушать. Со стороны все должно было выглядеть вполне обыденно: мало ли какие разговоры офицер может вести со своим денщиком.

– Есть успехи? – спросил Ахиллес.

Несмотря на помятость физиономии денщика, она все же являла некоторую гордость и довольство собой:

– А как же, ваше благородие. Начинаю привыкать к сыскному делу. Сначала я…

– Погоди-ка, – сказал Ахиллес. – Об этом потом расскажешь, а сейчас скажи-ка ты мне: пока мы здесь, тебе, случаем, никакие кошмары ночные не снились?

– А то как же, – словно бы даже буднично ответил Артамошка. – Только не сонные кошмары, а натуральные видения наяву. Этой вот ночью.

– Расскажи-ка подробно, – навострил уши Ахиллес.

– Я, ваше благородие, издалека начну, с детства, а то без этого непонятно будет… Когда мне было годочков семь, играл я на улице с соседскими мальчишками – и тут к нам бешеная собака забежала. Лето жаркое выдалось, а они большей частью в жару и бесятся. Да не какая-нибудь шавка: здоровущая, как волкодав, а может, волкодав и был – скрюченная, идет поганой такой трусцой, слюна струею из пасти, глаза горят… Ну, тут все, и стар и мал, спасаться кинулись, куда только можно. Хорошо мы, трое мальцов, под деревом играли – старый вяз, высоченный, выше крыш. Как мы на самую верхушку взлетели – любая кошка обзавидуется! А она, стервь, свернула аккурат к нашему вязу, башку задрала – хоть бешеные ее обычно низко держат, – уставилась на нас гнусными своими буркалами, горящими, как уголья, скалится… Хоть и понятно нам, что до нас ей не добраться, собака ж не кошка, чтоб по деревьям лазить, а все равно жутко. Петька даже штаны намочил, и никто над ним не смеялся – тут и взрослый в штаны надуть может… Тут набежали городовые, аж четверо, начали по ней палить наперебой и быстренько прикончили. Только нас потом еще долго уговаривали с дерева слезть всем миром – видим, что кончилось все, а руки так вцепились в сучья, что разжать их нет никакой возможности. Ну, все ж слезли… С неделю мне потом эта тварюга снилась – то она меня кусает, то просто ко мне идет, по-человечески похохатывая, а у меня будто ноги отнялись, с места двинуться не могу… Орал благим матом, просыпался, долго потом заснуть не мог, иногда всю ночь она за мной гонялась. Мать нашла бабку, та шептала что-то, отваром каким-то поила… отпустило, но не насовсем. Не раз еще снилось – и даже потом, когда я вошел в совершеннолетие. Даже за время службы раз снилось…

Ахиллес уже сделал для себя некоторые выводы, но кое-что еще требовалось прояснить. Он распорядился:

– Валяй дальше.