Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Я и о нем чуток порасспросил собутыльничков. О, говорю, надо же, вон еще один из имения… Начал потихонечку из них выуживать о нем то-се, они и порассказали… Камердинер, сами знаете, ваше благородие, обязан неотлучно находиться при барине, как денщик при офицере. А этот чуть не каждый вечер в кабаке сидит, а то и днем в деревне частенько бывает. Давно уже, они точно знают, с солдаткой Мариной крутит. Есть тут такая. Красивая баба, да гуляет направо и налево. Может, ее и винить особо не следует – муженек себя тоже странновато ведет. Он уж давно на сверхсрочной, в Тамбове восемь лет служит, явно нацелился в фельдфебели выйти, десять лет самое малое оттрубить. А после десяти лет, сами знаете – и знак отличия ордена Святой Анны, и при отставке пособие в двести пятьдесят рублей. Только ведь сверхсрочный давно мог бы к себе жену выписать и получить жилое помещение при казармах – а он и не думает. Значит, не все у них гладко, и, я так полагаю, есть у него в Тамбове симпатия. Вот она и гуляет, благо детей им Бог не дал…

– Хватит про эту Марину, – сказал Ахиллес. – Ни при чем она тут. А вот касательно Алешки – гораздо интереснее. В самом деле, что это за камердинер, если он не находится безотлучно при барине? Причем барин, что интересно, такое поведение терпит… Так что о нем мужики говорили?

– Да можно сказать, ничего особенного. Парень веселый, погулять любит, пьяный не скандален и не драчлив, угощает без требований… Прижился, можно сказать. И за Марину ему никто зубы считать не лезет. Была бы девка порядочная, а так… Гулящая солдатка – что колодец, всем хватит… Мужикам он сразу представился не камердинером, а как это, секретарем при барине. Не подозрительно?

– А почему это должно быть подозрительно? – подумав, пожал плечами Ахиллес. – Может, он попросту хочет в глазах мужиков свое положение повысить – секретарь повыше камердинера будет…

– Ваше благородие…

– Да?

– А может, мне с этой Мариной для пользы дела познакомиться? Выведать того-сего об Алешке? Может, и знает что интересное? Подозрителен ведь, как Бог свят…

Ахиллес посмотрел на его плутовскую физиономию, хмыкнул:

– Что, так хороша?

– Хороша, зараза, – с чувством сказал Артамошка. – Показали мне ее на улице… Так ведь для пользы дела…

Ахиллес чуточку подумал. Такой, с позволения сказать, камердинер и в самом деле был несколько подозрителен. Почему Дульхатин его терпит? Либо чрезмерно мягок душою (что на него не похоже), либо пребывание Алешки в деревне имеет некую цель, возможно, выполняет некие поручения, хозяином и данные… вот только какие? Ничего пока непонятно, и где тут Алешке место в общей картине – тоже.

– Ладно, – усмехнулся Ахиллес. – Если для пользы дела… Только я тебя особо предупреждаю, смотри, чтобы твои подходцы к этой Маринке не пошли во вред нашей главной задаче…

– Не сомневайтесь, ваше благородие! – обрадованно воскликнул Артамошка. – Службу я понимаю тонко! Хоть раз вас подводил раньше в каком-то поручении? Вот видите. Все равно времени вольного у меня остается много, настоящая работа только вечером начнется, когда я опять с новыми знакомыми посижу… Дозволите после завтрака в Красавку отлучиться?

– Да хоть сутки напролет там сиди, – сказал Ахиллес. – Лишь бы дела не забывал… – Он усмехнулся. – А как же нареченная в Орле?

– Ну, как… – Артамошка виртуозил физиономией. – Чего она не знает, то ей не повредит. Мужчина – это одно, а девица – совершенно другое, им испокон веков разное поведение предписано.

Вот тут прав был прохвост, не поспоришь…

– Ладно, ступай, философ, – сказал Ахиллес ничуть не сердито. – А болтаясь по селу днем, постарайся не только за этой Маринкой приударять, но и выведать еще что-нибудь. Мало ли что подвернется. Вслепую ведь ищем, да и не совсем понятно, что ищем…

– Будьте уверены, ваше благородие, не подведу!

Оставшись в одиночестве, Ахиллес не спеша пошел к дому. Очень похоже, его догадка была правильной: явившиеся к человеку «видения» олицетворяют собой главный в его жизни страх. И это может иметь и вполне материалистическое объяснение, без привлечения потустороннего мира, вот только некий механизм пока непонятен, хотя и тут есть кое-какие наметки, смутные догадки, требующие подробного логического осмысления…

Он вышел из-за угла дома, прямо напротив веранды, на которой обычно пили чай. До завтрака оставалось еще около часа, а чай здесь пили вообще в пять часов пополудни. Но за столом в полном одиночестве сидела Ванда в голубом капоте, и перед ней стоял сверкающий самовар-малютка, из тех, где кипятку хватает чашек на шесть. Она улыбнулась Ахиллу – радостно, но как-то тускловато, позвала его взглядом (они уже неплохо читали взгляды друг друга, как книгу на знакомом с детства языке).

Ахиллес поднялся на веранду и уселся напротив Ванды. Тут же неведомо откуда возникший слуга поставил перед ним чайную чашку на блюдечке.