Изобличитель. Кровь, золото, собака

– А дальше – пришел я вчера поздним вечером в имение, когда все, и господа и прислуга, давно отужинали, и кишка на кишке у меня военный марш играет: пил-то водочку, а закуска в кабаке небогатая… Вот я проявил солдатскую смекалку, пошел на кухню в рассуждении, чего бы раздобыть. Стряпуха, что для прислуги готовит, уже спать ушла, а повар на месте, что-то там к сегодняшнему завтраку приготовляет. Повара – оне большей частью толстые и добродушные, должность такая. Вот и здешний оказался такой, не погнушался солдатом, хоть и реальное училище, мне слуги говорили, закончил, и на поварской диплом учился. Налил он мне полную миску с ужина оставшегося от господ супа, хлеба белого откромсал приличный ломоть. У меня, говорит, солдатик, сын тоже служит в артиллерии. Ну я и навернул господского супчика. Вкуснотища! Я даже название запомнил: пристаньер[96]. Кусок мясца бы туда еще, цены б не было. Но с голодухи и без мяса чуть ли не вылизал миску, и хлеб до крошечки доел – редко нашему брату такой господский ужин выпадает. Поблагодарил я повара честь по чести и пошел спать. Только успел сапоги снять – тут оно и началось…

– Давай-ка попробую угадать, – сказал Ахиллес. – И полезли к тебе бешеные собаки…

Артамошка уставился на него с восхищенным удивлением.

– В точку, ваше благородие! Они, стервы! Одни из-под кровати вереницей, другие – неизвестно откуда взявшись, лезут из углов, подступают всем стадом, здоровущие, на ту похожие… Я аж на кровать заскочил, хоть это и не помогло бы. Ни в окно, ни в дверь не выскочить – отрезали, обложили… И тут меня такая злость взяла, думаю: я ж вам не тот мальчуган орловский, расейский солдат, как теленок, помирать не будет. Схватил табурет и ближнюю по башке ка-ак шарахну! А табурет прошел, как сквозь дым, об пол стукнулся, едва не разлетелся. Запустил я им в других – и то же самое, как сквозь дым пролетел. Тут я и сообразил, что все оне – сплошное наваждение, морок, виденьица. Только кажутся, а сделать ничего не могут – скалятся, иные даже по-человечьи стращают: сожрем, мол… Только мне они стали уже не жутки – может, и от водки отваги прибавилось. Каюсь, ваше благородие: уходя из кабака, прихватил я навынос косушку. Достал я ее, сургуч ободрал, да и прикончил из горлышка. И, снявши только ремень, бухнулся в постель. Я и так-то засыпаю враз, а когда еще водки выпивши… Слышал еще, как они пугали, грозились, еще чего-то болтали – но недолго, каменным сном заснул. Проснулся, только когда меня Демьян-конюх будил: иди, говорит, там твой барин тебя ищет. Тут уж утро и никаких собак. Как хотите, ваше благородие, а никак это не может быть видениями от водки – чтобы такие объявились, надо не один день пить и не из мелкой посуды. Да и в деревне говорили схожее. Чертовщина, точно… В жизни не сталкивался, а вот поди ж ты, никогда не знаешь, где прижмет…

– Вот теперь рассказывай подробно, как было в деревне, – сказал Ахиллес.

– Пошел я, согласно вашим наставлениям, в кабак, тот, что оказался ближе всех. Только быстро понял, что там много не уловишь: самый из трех сельских, ясно, убогий, для тех, кто победнее. Так-то село у них зажиточное, да где ж это бывало, чтоб зажиточными были все? Везде бедноты хватает. Смотрю, народец там скучный и бесполезный: никаких тебе степенных бесед, больше песни орут, друг дружку за грудки хватают, обиды неизвестно кому в голос излагают. С такими, смотрю, каши не сваришь, да и водка там – чистый брандахлыст[97]. Расспросил я, где другой кабак, и прямиком туда, вот там и публика оказалась степенней, денежней, и водка хлебная, и разговоры чинные. Нашел я местечко, заказал того-сего, присматриваюсь… И очень быстро сами они разговор начали: откуда, солдатик, да какой оказией к нам, и все такое. Мужик солдата уважает – у многих у самих сыновья службу несут. Я им выложил про отца-мельника, про наследство, что решил тут обосноваться. Приняли безо всяких-яких – дело ж вполне житейское, обычное. Ну, тут самое время порасспросить, как и что в деревне, чем живут-дышат, спокойно ли. Вот тут они и закручинились: не будем, говорят, служба[98], от тебя ничего таить, мы люди честные, христиане праведные. Все было хорошо до недавнего времени, а потом навалилась на село чертовщина, уж непонятно и за какие грехи, вроде нет особенных, так, мелочи, как у всех помаленьку накопляются, но таких уж жутких грехов, чтобы вызвали нашествие нечисти, божатся, ни за кем не знают…

– И в чем это нашествие выражается?