Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Вот видишь, – сказал Ахиллес. – А я по-польски знаю всего десяток слов – у нас в городе немало поляков, у меня были соученики… Ты мне нужна для того, чтобы потом перевести разговор – если дух, в кавычках там или нет, все же придет.

– Но если это афера, какой смысл? Я в самом деле не понимаю.

«Приятно видеть, что мужской и женский ум все же во многом отличаются», – подумал Ахиллес, но вслух этого на всякий случай говорить не стал.

– Смысл? Смысл проистекает из ремесла сыщика, – сказал он. – Предположим, это и в самом деле чистейшей воды афера. Даже если так, она устроена не для того, чтобы просто позабавиться. Розыгрыш устраивают бескорыстно, аферу – всегда ради какой-то выгоды. В этом случае «дух» будет говорить именно то, что нужно для успеха аферы. И я должен знать, что это поможет продвинуться вперед. Теперь поняла?

– Поняла, – сказала Ванда. – Я тебя обожаю, ты такой умный сыщик… Все будет исполнено в точности, господин подпоручик! Я пойду и буду старательно запоминать каждое словечко… Интересно, а что этот мнимый дух скажет?

– Представления не имею, – сказал Ахиллес. – Не настолько уж я дьявольски проницателен. Я еще не понимаю, в чем цель и смысл аферы – хотя уверен, что она безусловно наличествует. Если подумать… Ну, скажем, это будет дух матушки твоего дяди, и она станет укреплять его в намерении обвенчаться с Иолантой, ни в коем случае не передумать…

– Ты не будешь шокирован, если я выругаюсь нежными девичьими… впрочем, уже нежными женскими устами?

– Не особенно.

– Эта Иоланта – законченная стерва, – сердито сказала Ванда и добавила еще несколько слов по-польски (Ахиллес не понял ни одного, но не сомневался, что ни одно из них не имеет отношения к изящной словесности). – Только законченная стерва может стремиться под венец с тяжелобольным, – ее голос дрогнул, – может быть, умирающим человеком. Ну какие тут могут быть чувства? Охота за наследством, только и всего!

– Совершенно с тобой согласен, – сказал Ахиллес. – Вот только нет у нас в России законов, которые такому браку воспрепятствовали бы. В одном-единственном случае больного венчать запрещено – если болезнь у него душевная. – Он подумал и спросил с надеждой: – Может, у вас, у католиков, по-другому?

– Да нет, – грустно сказала Ванда. – Все то же самое, иначе они, сам понимаешь, не готовились бы так открыто к венчанию. Иоланта еще неделю назад в Самбарск ездила, отец рассказывал, была в костеле, договаривалась о сроке и времени с отцом Тадеушем…

– Значит, остается надеяться только на наши с тобой таланты сыщиков…

– Ну, какой из меня сыщик? Сыщик – это ты.

– Ты все же помощница сыщика, – сказал Ахиллес. – Успела уже себя неплохо в этой роли проявить, будем надеяться, что и дальше у тебя будет хорошо получаться…

– Я постараюсь, – серьезно заверила Ванда.

…Круглый стол посреди гостиной был массивным и тяжеленным даже на вид. Так что Ахиллесу пришли в голову вольнодумные мысли, лишенные всякого почтения к высокой науке спиритизма: пожалуй, такой стол ни на вершок не сможет сдвинуть с места, постучать об пол его бегемотьими ногами ни жулик-«медиум», ни даже парочка вызванных духов.

Подождав, когда все рассядутся за столом, «магистр», стоявший у стены, где располагался выключатель электрической люстры, сказал:

– Все здесь присутствующие уже не раз посещали спиритические сеансы… кроме мадемуазель Ванды. Поэтому я, с вашего позволения, мадемуазель Ванда, повторю те наставления, что уже давал. Бывает, что некоторые пугаются. Заверяю вас, сегодняшний сеанс будет заключаться исключительно в беседе… Если только вызванный пожелает на нее явиться, а так бывает не всегда. Вы услышите голос, и ничего более не произойдет. Убедительно вас прошу: не размыкайте цепь! Это порой влечет самые печальные последствия: обидевшийся гость… или гостья могут никогда более не прийти.

– Да, Ванда, и я тебя очень прошу, – поддержал дядя Казимир. – Ничего страшного не произойдет, не размыкай цепь!

Ахиллес присмотрелся к нему с интересом. Полное впечатление, что дядя Казимир чувствовал себя значительно лучше: бледные прежде щеки чуть порозовели, движения стали не столь вялыми, а голос – не таким тусклым. То ли некоторое улучшение здоровья, заставившее неведомую болезнь отступить на пару шажков, то ли предвкушение общения с пришельцами из пресловутого тонкого мира…

– Я выполню все в точности, – заверила Ванда. На ее личике читалось не наигранное, а самое настоящее любопытство. Ахиллес, по чести признаться, испытывал то же самое: вопреки всему, что он наплел, на спиритическом сеансе он тоже оказался впервые в жизни.

Он сказал:

– Магистр, а портьеры вы, похоже, задергивать не собираетесь? На всех трех сеансах, на коих мне довелось присутствовать, всегда царил совершеннейший мрак. А здесь… Ночь безлунная, но небо ясное, будет хоть самую чуточку, но светло…

Дульхатин ответил без малейшего превосходства или раздражения, тоном опытного гимназического преподавателя:

– Все зависит от цели сеанса, Ахиллес Петрович. Могу ручаться: все три сеанса были связаны с явлениями, не так ли?