Изобличитель. Кровь, золото, собака

«Следопыт» кормился – и неплохо – тем, что регулярно производил среди читающей публики сенсации, старался первым сообщить обо всех увлекательных и поразительных случаях, произошедших как в Российской империи, так и в заграницах. Годилось все – от очередного дерзкого ограбления поезда в тех же САСШ и бегства с деньгами кассира крупного банка до катастрофического извержения вулкана и любовного скандала с участием известных либо высокопоставленных особ. Разумеется, газета, как коршун на оплошавшую курицу, кидалась на любые достойные ее внимания скандал или происшествие в Самбарске. Правда, в данном случае приходилось соблюдать известную осторожность. Даже если «Самбарский следопыт», например, разнюхивал кое-что об очередном сердечном увлечении губернатора, благоразумно не упоминал об этом и намеком. Было еще несколько лиц, которых задевать никак не следовало, даже если бы их фамилии обозначали одними заглавными буквами.

В остальном газетиры «Следопыта» резвились как хотели. Они давно уже разработали идеальную систему недоговоренностей, завуалированных, но понятных каждому старожилу намеков и прочих уверток, позволивших им ни разу не оказаться перед судом, как ни пытались это устроить обиженные и разозленные герои иных статеек – когда и они, и все окружающие прекрасно понимали, о ком и о чем идет речь…

Что их нисколечко не спасало от критики, так сказать, приватной, сплошь и рядом находившей выражение отнюдь не словесно. Тут уж все зависело от фантазии, возможностей и решимости обиженного или обиженной. Нередки были пощечины, получаемые в общественных местах как рядовыми газетчиками, так и господином редактором, по некой иронии судьбы носившим примечательную фамилию Лазуткин. Однажды в господина Лазуткина стреляла, опять-таки на публике, некая дама, чьи не вполне осмотрительные похождения на амурном фронте были «Следопытом» разузнаны и обнародованы – фамилия дамы опять-таки была укрыта за заглавной буквой, – но хватало намеков, по которым нетрудно было догадаться обо всех прочих буквах.

К счастью для самого Лазуткина и скрытому сожалению некоторых, покушение закончилось пшиком. Дама совершенно не разбиралась в огнестрельном оружии, а потому взяла первое, что ей подвернулось под руку: крохотный револьверчик «Велодог», скорее мелкокалиберную игрушку, выпускавшуюся исключительно для велосипедистов, с ее помощью отбивавшихся от преследующих их собак – и названной соответственно. К тому же стреляла она первый раз в жизни – и все пули оказались в дощатой стене летнего ресторана на пристани (к тому ж после первого выстрела Лазуткин, наученный житейским опытом, укрылся под столом). Решив показать себя благородным джентльменом, он отказался поддерживать против амазонки обвинение в уголовном суде, так что она отделалась мелким денежным штрафом за нарушение общественного порядка. А сам Лазуткин на этом только заработал, пустив в продажу экстренный выпуск, где очередной обладатель псевдонима (может быть, и сам Лазуткин) прозрачно намекал, что в редактора стреляли едва ли не из маузера – и долго сокрушался, стервец, о падении нравов в обществе и о нешуточных опасностях, грозящих несущим свет истины публике журналистам.

Далеко не безобидные последствия имела другая статья, красочно живописавшая очередной веселый дебош Тимошина и двух его всегдашних собутыльников – поручика Бергера и штабс-капитана Секирко. На другой день эта троица (легко опознанная читающей публикой) нагрянула в редакцию средь бела дня, вооруженная арапниками. Прохожие на улице имели возможность совершенно бесплатно наблюдать увлекательное зрелище – сотрудники «Следопыта» взапуски выпрыгивали в окна (хорошо еще, что редакция располагалась на первом этаже). Однако несколько замешкавшихся все же испытали на себе материальное воплощение известного высказывания одного из персонажей русской классики – о том, что кожаные канчуки, сиречь плети, в больших количествах есть вещь нестерпимая.

Собственно говоря, троица весельчаков ничего не имела против того, что их очередная выходка попала бы в прессу. По их собственным словам, их возмутило другое: статья, как они утверждали, была «написана не в должной тональности». Разумеется, никакого наказания за этот дерзкий рейд они не понесли – господам офицерам сплошь и рядом сходили с рук и гораздо менее безобидные акции, предпринятые против «рябчиков»[45]. Неделю под домашним арестом они отсидели не за визит в редакцию, а за саму выходку.