Изобличитель. Кровь, золото, собака

Они прошли еще немного в глубь сада, музыка осталась позади, и за одним из легких летних павильонов Ванда решительно свернула направо с мощеной тропинки. Однако там имелась и другая тропинка, протоптанная в высокой траве так, что не заметить ее было трудно. Ванда уверенно шагала по ней, увлекая за собой Ахиллеса. Это было что-то вроде длинного, извилистого туннеля посреди густо стоявших деревьев и высоких зарослей кустов. Музыка отдалилась и была едва слышна, они и в самом деле углубились в некие дебри, о которых Ахиллес и представления не имел, никогда не забредая в эту часть сада.

Перед одним из поворотов Ванда неожиданно остановилась, достала из небольшого бархатного ридикюльчика носовой платок, белоснежный, обшитый широкой полосой кружев. И решительным движением насадила его на острый длинный сучок. Присмотревшись, Ахиллес увидел, что это, собственно говоря, не сучок, а колышек, тонкий и острый. Кто-то старательно поработал над ним перочинным ножом. Что-то такое ему смутно вспомнилось – кажется, Бергер рассказывал…

– И что все это значит? – спросил он. – Совершенно в духе индейских следопытов Купера…

Ванда повернула к нему прелестное личико, ставшее вдруг очень серьезным:

– Это такое укромное убежище, Ахиллес Петрович. О нем не все знают, но посвященным прекрасно известно: если на сучке красуется дамский платочек… или хотя бы клочок бумаги, никто уж не нарушит уединения пары, это считается крайне дурным тоном… Ну вот, мы и пришли.

– Значит, вы здесь уже бывали? – спросил Ахиллес, и ему стало неприятно от этой мысли.

– Честное слово, я здесь впервые, – лукаво покосилась на него Ванда. – Ахиллес Петрович, вы и представления не имеете, скольким благонравным девицам известно о местах, не имеющих к ним никакого отношения… Мне рассказали подруги – и об этом местечке, и об условном знаке…

Они и в самом деле оказались в нешуточной чащобе, на полянке диаметром аршин пять, плотно окруженной стеной деревьев и высоким, чуть ли не в рост человека, дикорастущим кустом меж ними. Звуки из сада сюда не долетали совершенно, даже далекая музыка больше не слышалась.

– И что же теперь? – спросил Ахиллес.

У него зародились определенные подозрения – но он боялся им верить: первая красавица гимназии, по мнению некоторых, первая расцветающая красавица города, с некоторых пор всерьез будоражившая его мысли и даже несколько раз снившаяся по ночам. Это было бы слишком нереально – неподходящие мечтания для подпоручика захолустного армейского полка, как он подозревал, с весьма унылыми перспективами на будущее…

– Что же теперь? – тихо повторила Ванда, приблизилась к нему почти вплотную, обдав нежным, неуловимым ароматом духов. – Милый Ахиллес Петрович, неужели вам нужно что-то объяснять? Я люблю вас, – сказала она просто. – С очень давней поры, с тех самых пор, как мы впервые танцевали на балу в Дворянском собрании. Честное слово, это не очередная детская влюбленность, которыми частенько страдают гимназистки. Я уже достаточно взрослая, чтобы разобраться в своих чувствах и отличить очередной всплеск симпатии от чего-то настоящего. Я люблю вас по-настоящему, по-взрослому, всерьез. С того самого бала. Только пришлось прятать чувства за вечной иронией, за острым язычком – такое часто случается и с девицами, и с мужчинами, вы ведь знаете…

Она говорила совершенно серьезно, никаких сомнений не оставалось.

– Ванда, я и подумать не мог… – сказал он в совершеннейшем сумбуре чувств. – Я привык ждать от вас только шуток и насмешек…

Ванда улыбнулась ему совершенно взрослой улыбкой:

– Это была маска, милый Ахиллес Петрович. Смею думать по некоторым признакам, что и я вам не безразлична. Девицы научаются перехватывать мужские взгляды и понимать их значение очень рано, гораздо раньше мужчин, так уж они устроены… Я ведь не безразлична вам, правда?

– Я и подумать не мог… – сказал он, запинаясь. – Вы казались неприступной, как мраморная статуя…

– А между тем я живая, – сказала Ванда, и ее глаза лучились искренностью, они были прекрасны, заставляя сердце Ахиллеса колотиться, как набатный колокол. – И люблю вас по-настоящему. И не безразлична вам, я это читаю по вашим глазам… – Она придвинулась совсем близко, положила Ахиллесу руки на плечи. – Я гордая, кровь предков, сами понимаете, – но время шло, а вы никак не давали мне понять о своих чувствах. В конце концов я не выдержала и решила объясниться сама… Я ведь не упала в ваших глазах? Как-никак героиня великой русской поэзии однажды поступила точно так же, – и считается «милым идеалом»…

– Ну что вы, Ванда, – сказал Ахиллес, чуть задыхаясь. – Вы были и остаетесь для меня символом чего-то чистого, нежного…

– Тогда поцелуйте меня, – сказала она, опустив длиннющие ресницы.