Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Нет, на этом мы свидание и закончим. До сумерек осталось не так уж много времени. Мне еще нужно проследить, что прислуга покинула дом, чтобы не получилось никаких недочетов… Пойдем?

Они проделали в обратном направлении путь по извилистому тоннелю из деревьев и кустов. По дороге Ванда заботливо сняла с колышка продырявленный платочек, убрала в ридикюль, покосилась смешливо:

– Не нам одним это убежище известно, нужно подумать и о других…

До ворот сада она шла с ним рядом олицетворением сплошного благонравия – держала под руку в полном соответствии с правилами этикета и пылких взглядов уже не позволяла. С мимолетной, вполне приличной улыбкой попрощалась с ним и направилась прочь к повороту с аллеи. Ахиллес не смотрел ей вслед, чтобы не выдать себя взглядом перед кем-нибудь из знакомых – они попадались. Но все равно казалось, что каждый встречный обо всем догадывается по его лицу, и он придал себе самое нейтральное выражение, какое только мог. Душа была на седьмом небе, и с этим ничего нельзя было поделать…

Глянув на часы, он пошел к Троицкой, где можно было встретить извозчика, следовало поторопиться – впереди еще было много приготовлений…

…В сумерках он неторопливо подходил к дому Лесневских – увидел издали на подоконнике второго этажа горящую лампу под сиреневым колпаком. Зашагал к калитке возле ворот – в отглаженном Артамошкой летнем белом кителе и шароварах, в начищенных сапогах, придерживая у левого бедра «дедовское оружие». Остановился у калитки, прислушался. Стояла покойная вечерняя тишина, прохожих на улице не было, только поблизости, по перекрестку, справа налево промчался извозчик-лихач[56] с несколькими седоками, залихватски выводившими:

– И за бо-орт ее бросает в набежавшую волну!

Судя по всему, загулявшая компания катила прямиком в ресторан на пристани, показалось, что он различил бас поручика Тимошина и приятный тенор Бергера. Улыбнувшись чему-то, осторожно отворил калитку, ничуть не скрипнувшую.

Так же бесшумно притворил ее за собой, огляделся и прислушался. Единственное окошечко дворницкой, обращенное к забору, не горело – ну конечно, дворник в полной мере воспользовался щедростью Ванды, так что дорога была открыта. Ахиллес обогнул дом справа, открыл дверь черного хода и осторожно стал подниматься по узкой крутой лестнице, подсвечивая себе трофейным японским фонариком – выиграл в карты у поручика Бергера, которому брат привез несколько из Маньчжурии (и Ахиллес, и сам Бергер ему не на шутку завидовали – успел побывать на войне, вернулся со Станиславом и Анной).

Дверь наверху была чуть приоткрыта, и за ней стояла Ванда с подсвечником на три свечи в руке, в белом капоте[57], делавшем ее еще прекраснее. Из-за подсвечника целоваться было чуточку неудобно, но они справились. Потом Ванда взяла его за руку и повела по короткому коридору в кухню. Электричество сюда еще не добралось, но кухню освещал кенкет[58] – Лесневский старался следовать техническому прогрессу, насколько возможно.

Ванда смешливо фыркнула:

– Ничего, что я тебя принимаю в кухне, будто кухарка – пожарного? Понимаешь, столовая у нас на две дюжины персон, мы с тобой там выглядели бы смешно и даже нелепо…

– Пожалуй, – усмехнулся Ахиллес.

– Снимай саблю и присаживайся. Поспорить могу, ты сегодня еще не ужинал. Готовился предстать передо мной во всем великолепии, а? Ну вот видишь, какая я предусмотрительная. Как говорила моя бабушка, мужчину в первую очередь нужно накормить…

Он уселся за стол, накрытый на два прибора – не особенно роскошно, но и никак не убого. Ванда, присев напротив, пояснила:

– Куропатка – из имения дяди Казимира. Он страстный охотник, почти всю землю отдал в аренду богатым мужикам из двух ближайших сел, но оставил себе две десятины, чтобы стрелять куропаток. Их там множество – никто, кроме дяди, их не беспокоит, и они привыкли не бояться…

– Тебе крылышко или ножку? – Ахиллес взялся за серебряный нож с незатейливым гербом Лесневского, оленем с короной на шее. Он еще в Красноярске познакомился с этой традицией поляков – чем проще герб, тем он древнее.

– Нет, я, с твоего позволения, только рыбу. – Она положила себе на блюдечко несколько ломтиков тонко нарезанного белужьего бока. – Сегодня же пятница, католикам мяса не полагается…

– Да, я и забыл… – сказал Ахиллес.

Ванда смешливо прищурилась:

– А вам, православным, не полагается еще и в среду, верно? Только незаметно что-то, чтобы вы соблюдали посты…

– Вот такой уж я нерадивый православный, – сказал Ахиллес.

– Признаться по секрету, я тоже довольно нерадивая католичка, но в костел хожу и пост стараюсь соблюдать… Не будем так уж рьяно следовать застольному этикету, хорошо? Мне к рыбе полагается белое столовое вино, а тебе к дичи – сладкое десертное, но мы ведь не на торжественном обеде у его сиятельства… Поэтому я подумала и принесла из погреба настоящее токайское.

Она вынула из бутылки серебряную фигурную пробку, наклонила горлышко над бокалом Ахиллеса и наполнила его почти до краев. Себе плеснула едва ли не на донышко. Пояснила, опустив глаза: