Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Пошли, – сказал Ахиллес, крепко взяв его под локоть, – на улице не видно было ни одного прохожего, но следовало побыстрее удалиться от дома Ванды, чтобы не скомпрометировать ее. Сразу в двух домах на противоположной стороне улицы горел свет. Конечно, кухарки, ранние пташки, все в хлопотах – но глазеть в окно и сплетничать обожают и они…

– Да куда ты меня, бешеный… Вообще, какими судьбами в эту рань? – Тимошин оглянулся, понизил голос: – А, ну да, все понятно… Крепость открыла ворота и впустила победителя…

– Жорж! – страшным шепотом сказал Ахиллес.

Тимошин приостановился, прижал руку к сердцу.

– Мон шер ами, во мне можешь быть уверен: мо-ги-ла! Я же понимаю: у такого романтика, как ты, могут быть исключительно высокие чувства, и никак иначе. Обещаю быть нем, как все рыбы в море-океане. Веришь, надеюсь, моему честному слову?

– Верю, верю, – сказал Ахиллес, невольно ускоряя шаг.

– Куда ты поспешаешь? Дом все равно остался позади, ты ее никоим образом уже не скомпрометируешь… Поведай другу: ты первым сорвал цветок?

– Поди ты, – сердито сказал Ахиллес.

– Первым, – утвердительно сказал Тимошин. – Видел бы ты со стороны свою невероятно счастливую физиономию, пришел бы точно к такому умозаключению. Жаль, что бакалейные лавки еще закрыты. Тебе бы следовало купить лимон – у Бархатова хороши – и откусить от целого.

– Зачем?

– А чтобы у тебя физиономия стала не такая блаженная. С тебя, право, аллегорическую статую можно ваять. Тристан и Изольда. Ланселот и Джиневра. Ромео и Джульетта…

– Поди ты, – повторил Ахиллес.

– Зря ты так фыркаешь, – серьезно сказал Тимошин. – Верь не верь, а я искренне за тебя рад. Даже у меня, старого, усталого от жизни циника с начерно перегоревшим для любви сердцем ворохнулось в душе что-то этакое… Я тебе завидую белой завистью, признаться. Ах, Ванда…

– Ты откуда здесь взялся в такую пору?

– На квартиру к себе гряду, – сказал Тимошин. – Играли у Ольхина в польский банчок, а эта игра, сам знаешь, особой сосредоточенности и напряжения ума не требует, можно то и дело отвлекаться на разговоры, а главным образом на питие. Как стало светать, смотрю – все собутыльники под столом. Дольше всех Бергер держался, но и он в конце концов по команде «Лев ушел»[60] из-под стола не вылез… «Разучилась пить молодежь, – говаривал Атос, – а ведь этот еще из лучших…» – Он вдруг остановился и сграбастал Ахиллеса за шею. – Ахиллушка, милый! А не выпить ли нам в моей обители? Я уж и запамятовал, когда с тобой сидели по-дружески. А? У меня запасец изрядный. Да и повод имеется знатный. Ну неужели тебе не хочется выпить за сегодняшнюю ночь? Да я бы на твоем месте – из ушата, верно тебе говорю!

И Ахиллес вдруг понял, что за сегодняшнюю ночь выпить ему хочется – ну, не из ушата, конечно…

– Можно бы, пожалуй… – сказал он все еще неуверенно – уж больно ранний был час.

– Вот и умница! Вот и молодец! – браво возопил Тимошин и повлек его за собой.

…Пробуждение было ужасным. Ахиллес лежал на железной кровати Тимошина, без сапог, с расстегнутыми верхними пуговицами кителя – и, разумеется, без сабли, – а Тимошин, неуязвимая душа, как ни в чем не бывало сидел за столом без кителя и неторопливо, любуясь цветом лившейся в стакан струи, набулькивал в стакан кизлярку.

– Ага-а! – взревел он некормленым медведем, бросив случайный взгляд на Ахиллеса. – Проснуться наконец соизволили, душа моя?

В окно бил яркий солнечный свет.

– Это сколько же времени? – задумчиво поинтересовался Ахиллес, раздумывая, кто заложил ему в голову картуз[61] черного пороха да и безжалостно взорвал.

– Пустяки, – жизнерадостно отозвался Тимошин. – Всего-то два часа пополудни.

– И ты все это время… продолжал?

– А как же? – словно бы даже удивился Тимошин. – Ну сам посуди: как можно не продолжать, когда у товарища по полку, быть может, самый счастливый день в жизни? Непременно нужно продолжать. Благо диспозиция моя, сам знаешь, позволяет…

Действительно, Тимошин, едва прибыв в полк, квартиру себе выбрал с умом – на первом этаже дома виноторговца Бахрятина. Сам купец обитал на втором, а на первом держал винную лавку и две сдававшихся внаем квартиры. Так что, чтобы пополнять запасы спиртного, Тимошину не нужно было совершать долгие путешествия, даже денщика посылать не требовалось – благо напитки у купца были качественные, без единого фальсификата[62]…

Ахиллес пошевелился, но решил больше это гимнастическое упражнение не повторять.

– Я тебе там тазик поставил, – сообщил Тимошин, – на всякий случай.

– Спасибо, – сказал Ахиллес. – Обойдусь.

– Молодец, – сказал Тимошин. – Начинаешь в человека превращаться. Офицер с тазиком – сие пошлость, верно тебе говорю. Я там тебе кувшинчик лампопо[63] приготовил, ма-аленький… Вон стоит.

Ахиллес посмотрел на стол. Махонький кувшинчик с лампопо был не менее чем в пол-аршина высотой и диаметра соответственного. Он поневоле содрогнулся.