Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Старик только что подписал распоряжение, – сказал Беловинский. – С завтрашнего дня для всех офицеров, оставшихся в городе, вводятся ежедневные двухчасовые уроки словесности. Неофициально велено довести до всеобщего сведения: лица, уроки проигнорировавшие или показавшие плохие результаты, опять-таки неофициально будут иметь некоторые мелкие, но досадные неприятности по службе…

Вот это был сюрприз так сюрприз!

– Па-азвольте! – ничуть не картинно, вполне искренне возмутился Тимошин, и все остальные к нему мысленно присоединились. – Эт-то что за тралимония с квасом?! Уроки словесности для офицеров? Да ни в одном уставе такого нет!

– Недооцениваешь ты ума нашего полкового командира, Жорж, – усмехнулся Беловинский. – Знаешь, что он ответил, когда ему деликатно намекнули, что уставы, ты прав, не предусматривают никаких таких уроков словесности для офицеров? Ответил так: рассредоточение полка вокруг города есть ситуация безусловно чрезвычайная… и тоже не предусмотренная уставами. А в чрезвычайных ситуациях можно применять и чрезвычайные меры – чтобы приструнить вынужденных бездельничать господ офицеров. В уставах и в самом деле есть параграфы, которые при желании можно толковать двояко. Закон – что дышло. Ну, конечно, никто не собирается спрашивать нас, как простых солдат, о значении знамени, правилах титулования, отличию чинов по знакам различия. Мы как-никак не сиволапое мужичье. Замысел у него коварнее: экзаменовать офицеров на знание уставов. А с этим у многих, согласитесь, обстоит не лучшим образом – подзабыли-с…

– Не злорадствуй, – мрачно бросил Бергер.

– Я нисколечко не злорадствую, – заверил адъютант. – Я горько иронизирую, в том числе и над самим собой – все адъютанты тоже от этих уроков избавлены не будут… Подзабывать начали уставы… Вот скажи ты мне, Тимошин: что согласно уставу должно находиться у солдата в ранце в походе?

На лице Тимошина отразились сначала старательная работа мысли, потом явное смущение.

– Ну… – протянул он. – На ранец крепятся баклага с водой, скатанная шинель, запасные сапоги в чехлах…

– Да я не о том. Что должно быть в самом ранце?

– Ну… Портянки, сухари, бритвенные принадлежности…

– А сколько пар портянок и сколько фунтов сухарей?

Тимошин убито молчал.

– Двадцать четыре патрона и принадлежности для ухода за винтовкой, – внес свою лепту Тарантьев.

– Гребень вроде бы… – произнес Ахиллес.

– «Вроде бы…» Плохо, господа…

– Можно подумать, ты сам назубок знаешь, – огрызнулся Тимошин.

– Не знаю, – печально согласился Беловинский. – Помню еще, что портянок полагается две пары, а вот сколько должно быть сухарей и соли, врать не буду, запамятовал. Ну что же, придется нам всем о водочке и прочих увеселениях пока что забыть и начать разыскивать по всем углам уставы – хорошо еще, если они паутиной заросли, а если мышеядию подверглись? Придется деньги в книжной лавке на новые тратить. Начну-ка я, пожалуй, первым… Честь имею!

Он отвязал от забора свою буланую кобылку, из выбракованных[72], но резвую, ловко вскочил в седло и припустил по улице крупной рысью. Оставшиеся молча смотрели ему вслед.

– Вот и настигла восьмая казнь египетская, – вздохнул Тимошин. – И ведь никуда не денешься. Все мы тут знаем, сколько возможностей у полкового командира ущемить неофициально, но чувствительно. Пойдемте, господа? Выпьем самую малость, бутылочки по две кизлярки и разойдемся по квартирам уставы среди паутины искать…

Оставшись в одиночестве, Ахиллес докурил папиросу и неспешно направился к своему жилищу. Уроки словесности (на которых и ему наверняка придется трудненько) пугали менее всего – на фоне других грядущих неприятностей. Неизвестность хуже заранее объявленного наказания. Но дело даже не в этом. Даже если в дивизии пойдут на крайности и решат выставить его из полка без права возвращения[73], это еще не самое печальное. Больше всего его пугала вполне реальная перспектива стать героем очередной газетной сенсации из тех, что распространяются по всей Руси Великой, как лесной пожар, – а то и, изволите ли видеть, знаменем в очередной схватке бесконечной борьбы меж «либералами» и «реакционерами». Чересчур уж сомнительная слава, господа мои. Газетные сенсации недолговечны, а новые знамена «либералы» и «реакционеры» меняют слишком часто, но все равно, немало воды утечет, прежде чем о «самбарском Шерлоке Холмсе» забудет читающая публика и грызущиеся меж собой либеральные и консервативные полчища… К черту! Лучше всего – отставка, неважно, с какой формулировкой. Вернуться в Красноярск, разумно распорядиться дядиным наследством, подыскать какое-нибудь занятие и ждать, пока Ванда закончит гимназию, а потом по всем правилам просить ее руки. Правда, и при таком обороте дела газеты еще долго не оставят его в покое, но с ним будет Ванда, а она, Ахиллес яростно верил, обязательно дождется. Благо ждать придется даже не год – девять месяцев. И над ним, человеком штатским, более не будет нависать обязанность вступать в брак не ранее двадцати трех лет.