Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Конечно, – сказал Ахиллес. – Видывал. И ее историю слышал от княгини. В центре – бриллиант чуть ли не в тридцать каратов[77], вокруг – дюжина сапфиров чуть поменьше. Фамильная драгоценность, сработана каким-то знаменитым петербургским ювелиром александровских времен – я имею в виду, времен Александра Первого. Стоит баснословных денег. Но при чем здесь вы?

– Княгиня оставила брошь незадолго до моего появления. И не нашла ее после моего ухода. Она тут же побежала к мужу… У них и раньше, случалось, пропадали драгоценности, правда, не такие дорогие, и ее золотые часики, и золотая табакерка князя… Грешили на прислугу, но никого так и не удалось никогда уличить… Князь с камердинером провели расследование на скорую руку. Никого из прислуги в большой приемной в это время не было – и у каждого или каждой был свидетель, а то и не один, это подтверждавший. В это время там был только я… – Он поднял на Ахиллеса полные слез глаза. – Но я не видел броши! Вы же прекрасно знаете этот стол в большой приемной – красного дерева, скатертью не покрыт, на нем никогда ничего не стоит и не лежит, я не мог бы не заметить брошь…

– Да, – задумчиво сказал Ахиллес. – На этом столе она была бы заметна, как след от грязного солдатского сапога на белоснежной простыне… Далее.

– Князь сказал: княгиня уверена, что оставила брошь именно там. Вся прислуга обыскивала дом чуть ли не до полуночи, заглядывали под мебель, даже ковры поднимали, искали в комнатах прислуги… Бесполезно. И тогда вспомнили обо мне… Знаете, что самое удручающее, Ахилл? Он не кричал, не ругался, не стращал полицией. Разговаривал ровно, спокойно, даже словно бы дружелюбно, этак покровительственно. Сказал: он прекрасно понимает, что порой и у самых приличных молодых людей случаются невзгоды разного рода, срочно требующие немалых денег… Если я верну брошь… или скажу, у кого она сейчас, он не станет ничего предпринимать, но о посещении их дома придется забыть. Я разубеждал его как мог, клялся и божился, давал честное слово дворянина… Он только скептически усмехался. Потом сказал с невероятной брезгливостью: «Позвольте вам выйти вон». Я ушел, как побитая собака, как оплеванный, долго ждал дома, что нагрянет полиция, но она так и не появилась…

– Ничего удивительного, – сказал Ахиллес. – В полицию он обращаться не стал. Во-первых, против вас не было ни прямых улик, ни свидетелей. Во-вторых, он прекрасно понимал, что у вас было достаточно времени, чтобы спрятать брошь так, что ее не найдет никакая полиция, хоть со всей империи ее сгоняй…

– Но я не брал!

– Я и не говорю, что вы взяли. Я имею в виду, он именно так и рассуждал, потому и не обратился в полицию. Понимаете?

– Понимаю… Я сидел, сидел… Потом подумал, что они с княгиней наверняка расскажут все Ирине… И понял, что не могу больше жить. Обдумал разные способы… Единственный мой знакомый, у кого, мне точно известно, есть револьвер – это вы. Ну и решился… Я ничего никому не мог доказать. Единственный способ оправдаться – это если бы меня, пока я сидел в приемной, снимали скрытым кинематографическим аппаратом. Но это невозможно, кто бы стал это делать…

Ахиллес разлил по лафитникам остатки коньяка, кликнул Артамошку, велел принести еще бутылку и, отвлекая Петю пустой утешительной болтовней, принялся методично его накачивать – притворяясь, что пьет наравне, – благо с некоторых пор Петя уже совершенно не замечал, что Ахиллес не пьет. Зато сам пил, как воду.

Потребовалось минут двадцать. Потом Петя стал все чаще закрывать глаза, клонить голову к столу – и наконец, утвердив щеку меж бутылкой и тарелочкой с закуской, стал легонько похрапывать. Ахиллес встал, крепко потряс его за плечо и убедился, что студент, в одиночку прикончивший вторую бутылку (а перед тем одолев добрую половину первой), заснул мертвым сном и проснется не скоро. Взяв студента под мышки, волоком транспортировал его на свою постель, не без труда уложил на бок, как совсем недавно Тимошин укладывал его – чтобы, не дай Бог, не захлебнулся рвотой, случалось такое с перепившими. Сел за стол, закурил трубочку и задумался.

Хорошо, допустим, у всей прислуги, мужской и женской, есть свидетели, подтверждающие, что той или иной персоны в означенное время в приемной не было… Но это еще ни о чем не говорит. Какая-то из этих пар – или троек – как раз и может оказаться ворами. Один – или одна – взял брошь перед самым появлением Пети, а сообщник – или сообщница – обеспечили alibi. В доме Тураевых немало местечек, где можно надежно спрятать не столь уж большой предмет. Обыскивали дом, безусловно, не настолько скрупулезно, чтобы проверить все подобные местечки, – для этого потребовалось бы гораздо больше людей и времени. А через несколько дней, когда все чуточку уляжется, вор унесет брошь из дома – ради такого бриллианта и таких сапфиров стоит набраться терпения и выждать…

Есть и другая версия…