Изобличитель. Кровь, золото, собака

Княжеская чета держалась так, словно ничего не происходило, и продержаться так, пожалуй, могла еще долго. Однако давненько уж поступала как многие: принимала у себя десятка два подающих надежды молодых людей, дворян конечно (две дочери и ни единого сына, если не считать бедняжку Додо, а его считать никак не следовало). Попали в это число и Ахиллес с Петей, исправно посещавшие салон княгини. В последние дни князь с княгиней были особенно любезны с Ахиллесом – а дело, конечно, в том, что один из их родственников жил в Красноярске: был знаком с Сабуровыми – и, было у Ахиллеса такое подозрение, отписал им о дядюшкином наследстве. Тимошин, по причине плебейского происхождения в салоне княгини не принятый, но ничуть этим не огорченный, как-то сказал Ахиллесу – не столь уж успешны дела у их сиятельств, Ахилл, коли и ты со своим не особенно и великим наследством смотришься завидным женихом. Ахиллес пожал плечами и промолчал. Обе девицы ему нравились, и не более того – симпатичные, прочитавшие немало книг, остроумные собеседницы. И только, сердце не колыхнулось ни разу, а уж теперь…

Вот он и надеялся теперь, что хорошие отношения с Тураевыми помогут замолвить за Петю пару слов, убедить их, что они погорячились, что похитителя нужно искать в другом направлении. И ничуть не кривил бы душой: по его глубокому убеждению, Петя был не из тех, кто способен украсть драгоценность, не тот человек.

Дверь ему открыл лакей в ливрее и напудренном парике – остатки былой роскоши екатерининских времен, когда таких вот молодцов по особняку бродило с полсотни. Принял у Ахиллеса фуражку и перчатки, проводил в большую приемную, выразил уверенность, что господину подпоручику скучать придется недолго – княгиня уехала к кому-то с визитом, мадемуазели отправились на лодочное катание, дома только его сиятельство, но он занят с управляющим. Ахиллеса это вполне устраивало – ему, собственно, и нужен был только князь; казалось, мужчина с мужчиной договорится быстрее и легче. Ведь еще Шерлок Холмс сказал: «Опасно отнимать у тигрицы тигренка, а у женщины – ее заблуждение». Княгиня, увы, как нынче модно, женщина экзальтированная – что в переводе на нормальный язык означает чуточку нервная.

– Желаете что-нибудь прохладительное? Вина, быть может? – Лакей и не думал уходить – из вежливости, конечно, знал, стервец, что Ахиллеса в доме всегда принимают радушно.

– Ничего не нужно, голубчик, – небрежно сказал Ахиллес. – Лучше иди побыстрее доложи.

Лакей поклонился и скрылся за дверью, ведущей в малую приемную. Достав портсигар – он знал, что здесь курили, вот и ониксовая пепельница на столе, – Ахиллес попытался обдумать, с чего начать обращение к князю, смотрел вокруг без особого любопытства, был здесь не впервые. Приемная была обставлена со спокойной, старой роскошью – две лестницы, полудугами уходящие на второй этаж, портьеры спокойных, некрикливых тонов, мебель, помнившая еще, пожалуй что, и матушку Екатерину, картины на стенах, расписной плафон потолка.

Огромное чучело медведя в углу – зверь, ощерясь, держал в передних лапах поднос для визитных карточек – ну конечно, стараниями прислуги начищенный до блеска.

И все равно, все здесь всякий раз казалось Ахиллесу чуточку ненастоящим, принадлежащим не двадцатому веку, а далекому прошлому. Так и казалось, что сейчас распахнется одна из темно-вишневых портьер (идеально гармонировавших с мебелью из красного дерева), выйдет щеголь в расшитом золотом камзоле с бриллиантовыми пряжками на туфлях и, небрежно касаясь шпаги с золоченым эфесом на боку, поправляя локоны алонжевого[78] парика, осведомится:

– Значит, вы, милостивый государь, сомневаетесь в словах ее сиятельства?

Он невольно встрепенулся, когда портьера колыхнулась именно в том месте, на которое он смотрел, но тут же смущенно улыбнулся: ну конечно, подобные кавалеры давным-давно покоились в фамильных склепах. Бесшумно, не сводя с Ахиллеса чистых голубых глаз, вышел мальчишка лет восьми, белокурый кудряш, в коротких штанишках, каких в его возрасте уже не носили, и бархатной курточке с большим бантом. Улыбнулся и сказал:

– Длайствуй.

– Здравствуй, – сказал Ахиллес, как всегда, подобно любому здоровому человеку испытавший смесь жалости и некоторой робости.

Мальчишка взобрался с коленками на кресло, напротив Ахиллеса, присмотрелся ясным, незамутненным взором и спросил:

– Куись?

– Курю, – сказал Ахиллес.

– Папа куит, мама куит. Я не кую.

– Вот и молодец, – сказал Ахиллес, чувствуя все ту же неловкость.

Это и был Викентий, по домашнему прозвищу – Додо, несчастье семьи. Лучшие врачи Москвы и Петербурга (и даже один заезжий француз) разводили руками и пожимали плечами, не в состоянии ни поставить диагноз, ни объяснить, почему так получилось. На вид – симпатичный мальчик восьми с лишним лет, вот только в умственном развитии остановился годах на трех, и не было надежды, что это положение когда-нибудь изменится… Безобидный ребенок лет трех, не знающий ни одной буквы…