Нет, Ваше Безумие, я не преувеличиваю.
Пустяки.
Пустяки? То, что миллионы рабочих{71}, выброшенных с заводов, остались без хлеба, — это пустяк? А дикая неразбериха, царящая в промышленности? А потеря всего экономического равновесия страны благодаря вашему первому человеколюбивому декрету? Это пустяк? И я не говорю о том, что во всех областях жизни — смута и зловещее возбуждение, что никто ничего не может понять, что в парламенте бедлам, а на улицах стычки и что, наконец, из соседнего государства целые отряды преспокойно переходят там и сям нашу границу, чтоб посмотреть, что, собственно, у нас происходит. Добро еще, что они не совсем знают, как быть, а только принюхиваются, — слишком, видно, удивлены тем, что сильная и счастливая держава начала вдруг, здорово живешь, уничтожать всю свою военную мощь. О, разумеется, вы правы, это все пустяки!
Вы отлично знаете, что я отдал приказ и соседям и всем прочим народам мира последовать примеру нашей страны.
Хорошо исполняются ваши приказы! Когда наш посол в Германии объявил ваш ультиматум, немцы, без объяснения причин, попросили нас немедленно его отозвать, и, не дожидаясь отозвания, выслали его сами: он теперь находится в пути, — в приятном пути. Посол наш в Англии был выслушан спокойно, но после этого к нему направили врачей и так крепко внушили ему мысль о внезапном припадке дипломатического помешательства, что он сам попросился в желтый дом. Посол наш во Франции отделался сравнительно легко, — его предложение возбудило бурю веселого смеха в газетах, и нашей стране присужден первый приз на конкурсе политических мистификаций. А наш посол в Польше — старый мой друг, между прочим, — получив ваш приказ, предпочел застрелиться.
Все это не важно…
Самое страшное, что вы даже не удосужились ознакомиться с этими донесениями.
Совершенно не важно. Небольшое воздействие, которое сегодня, через… двенадцать минут будет произведено на некое царство, тотчас отрезвит мир.
Если во всем мире настанет такое же благоденствие, как теперь у нас…
Послушайте, что вы ко мне пристали? Я просто вам говорю, что сегодня устал и не могу целый день разбирать дурацкие доклады. Разберу в среду, — велика беда. Наконец, разберите сами, если вам не терпится, — я с удовольствием подпишу, и — баста.
Я буду до конца откровенен. Сняв ответственность за раздор и развал с естественных носителей власти, вы сами, однако, этой ответственностью пренебрегли. Получается так, что без ваших санкций ничего не может быть предпринято для прекращения гибельных беспорядков, но позвольте вам сказать, что вы неспособны разобраться ни в одном вопросе, что вы даже не поинтересовались узнать, каковы вообще правовые, экономические, гражданские навыки страны, выбранной вами для своих экспериментов, что вы ни аза не смыслите ни в политических, ни в торговых вопросах и что с каждым днем чтенье бумаг, которому вы сначала предались с убийственным для нас рвением, становится вам все противнее.
Я не обязан изучать схоластические паутины былого быта. Разрушитель может и не знать плана сжигаемых зданий, — а я разрушитель. Вот когда начну строить, увидите, как будет все хорошо и просто.
С вами говорить бесполезно. Все мы только участники вашего бреда, и все, что сейчас происходит, лишь звон и зыбь в вашем больном мозгу.
Как вы сказали? Повторите-ка. Полковник, полковник, вы слишком далеко заходите. Парадокс мне может надоесть.{72}
Я готов быть уволенным в любую минуту.
О, это, верно, Сон. Скорее зовите его.
А я надеялся, что Сон… Что ж — придется и сию чашу выпить.
В одном вы действительно правы. Беспорядки нужно прекратить. Но из этого отнюдь не следует, что я должен от зари до зари потеть над бумагами…
Вы меня извините, — я хочу пойти моему бывшему шефу навстречу.
Здравия, здравия желаю{73}. Я…
Сейчас, голубчик, сейчас. Некогда… я в ужасном состоянии.
Что с вами? Опять истерика?
Меня только что известили… с непонятным опозданием… о дерзком покушении на вашу особу… И вот — я хочу вам поклясться…
Оно — мое частное дело, и я уже принял меры.
Позвольте, позвольте… Какие меры?.. Клянусь…
Успокойтесь, мой дорогой, мой незабвенный начальник. Нам пока ничто не угрожает. Вчера на улице безвестный смельчак, — которого, к сожалению, еще не поймали, но поймают, — выстрелил из духового ружья, вот… в него, ну и пуля оцарапала ему голову.
Заметьте: духовое ружье. Тонкое внимание, остроумная шпилька.