Изумруд из Сан-Донато

– Господа, но это же – эпатаж! Этот как отдельная униформа пятой роты!

– А пряжки, кстати, никем не запрещены. – резонно возразил Колчак, – Зато соблюдается дух Флотского Устава – единообразие!

Вопрос вызвал диспут на самом высоком в Морском корпусе уровне. Слова про «дух Устава» вызвали у адмирала одобрение:

– Сплоченный экипаж растет в этой роте, господа! Пряжки я разрешаю.

Еще больший фурор случился, когда, выйдя во двор на перекур, вся пятая рота достала одинаковые трубки Dunhill, которые надо сказать, немало стоили по тем временам.

– Нет, это вызов, господа! Скоро они на обед будут ходить со своими ложками!

– Пусть павловцы и константиновцы верят, что такие трубки в Морском корпусе выдают сразу вместе с бескозыркой, палашом и подзорной трубой!

– Колчак, Вы так лишите державу и пехоты, и кавалерии! Они же просто повесятся от зависти.

– И, господа гардемарины, носовые платки! Нежно-голубые или белоснежно-белые платки, непременно из шелковой ткани. Господа, наши корабли стоят миллионы. Не могут же носовые платки моряков стоить три копейки – сотня?! Сопли на кулак наматывать могут себе позволить лишь офицеры номерных пехотных полков. Моряк, повидавший мир, до подобной невоспитанности не опустится!

Надо ли удивляться, что в Мариинском театре гардемарины оказались в центре внимания? Когда будущие моряки передвигались не строем даже, а группами, своей особой морской, чуть в развалку походкой, которая отрабатывалась годами, в ножнах их парадных палашей вовсю гремели специально туда устроенные серебряные полтинники, издавая особенный «хрустальный» звон. А серебро и золото пуговиц и шитья на черном фоне, как магнитом притягивали девичий глаз, отвлекая его от тщательно загримированных прыщей на юношеских щеках и скулах.

– Знают дамы, куда смотреть! Зарплата мичмана раза в три будет против, пехотного подпоручика.

– Однако, пошляк, вы, сударь! У нас, моряков, просто особый блеск в глазах!

– И опять же, господа, жить в бойком портовом городе, один из которых, кстати, Санкт-Петербург, а другой – Гельсингфорс, ожидая моряка со службы – это одно. А умирать с тоски в каком-нибудь забытом богом гарнизоне под Пензой или на Сахалине – совсем другое! «Две большие разницы», как говорят одесские евреи. Кстати, Одесса – это еще одни военно-морской порт.

– Да уж!

Балет, да и вообще театр, Колчак впервые увидел здесь, в столице. На Урале, в Екатеринбурге он только слышал о каких-то сказочных постановках, которые гораздо интереснее, чем цирк. Что есть такие представления, где люди танцуют, кружатся и летают над сценой красиво и неутомимо, словно куклы, под волшебную музыку.

Сегодня Колчак невольно вспомнил о Тае. Он смотрел наяву исполнение ее мечты:

– Так вот ты какой, «Цветочек Аленький»!

Мариинский театр давал премьеру этой балетной постановки. И Николай завороженно смотрел на сцену, затаив дыхание и не замечая ничего вокруг.

– Как это все так слаженно получается?

Его поражала не столько музыка или сам танец, а тот невидимый зрителю подготовительный труд, который позволял создавать на сцене это четко слаженное и филигранно отрепетированное волшебство. Он пытался понять: а как это можно крутить фуэте? Как можно прыгать так высоко, да еще с девушкою на руках? На чем держатся такие роскошные, но ведь и такие тяжелые декорации? Как музыканты понимают, какую именно музыку надо сейчас играть?

– Это фантастика какая-то! Магия, да и только.

Сам он занимался фехтованием и джигитовкой и хорошо знал, что безукоризненный и вовремя сделанный победный выпад шпаги оттачивается не месяцами даже, а годами. Что проскакать не на лошади, а под ней можно лишь тогда, когда сольешься с конем всем телом, умом и душою. А это требует сотен и сотен тренировок. Он понимал, что подготовка всех этих изящно отточенных движений – труд адский, каторжный и вознаграждаемый победой или восхищением окружающих далеко не всегда. И уж точно – никак не сразу!

– Колчак, ты странный какой-то! Моряки ходят в балет не музыку слушать. Здесь есть кое-что занимательнее нотной грамоты, – в антракте за бокалом шампанского Николай не сумел скрыть своего восторга спектаклем и чуть было не стал объектом насмешек сокурсников.

– Ты лучше посмотри какие ножки!

– За кулисами, всё, господин кадет, за кулисами!

– Там настоящая жизнь театра… За кулисами.

Узнав, что такое кулисы, Колчак сразу после спектакля направился прямо туда – на сцену. Он действительно был поражен сбивавшим с ног обилием красивых и одинаково одетых, или вернее одинаково раздетых, очень симпатичных и стройных девушек, потрясен их слаженными движениями, особенно тех, что танцевали хором в кордебалете. Но за кулисы он направился вовсе не для того, чтобы их получше разглядеть. Он хотел понять, как устроены приводящие декорации в действие механизмы. Ведь очевидно же, что все это работает не само по себе! Сцена по своей сложности напоминала целый боевой корабль. А артисты – слаженный экипаж.

Он вальяжно протянул серебряный целковый распорядителю: