Изумруд из Сан-Донато

Однако на лаврах почивать было рано. За спиной шарахнули один за другим выстрелы какого-то уж совсем монструозного оружия. Грохот был почище чем от бомбы.

– Похоже «Смит энд Вессон». В меня? – он снова повалился на брусчатку, на лету оборачиваясь в сторону стрелявшего.

Каково же было его изумление, когда он увидел, как подбежавший к месту взрыва «одинаковый» добивает бьющегося в судороге бомбиста.

– Интересно девки пляшут! – Николай на Урале знал только одну банду, добивавшую своих при отсутствии возможности помочь выжить. У остальных, такое поведение считалось полным безбожием.

– Ну что же, стало быть идем до конца.

Понимая, что из доставшегося ему револьвера стреляли еще и до него, и что все патроны могут быть уже стреляны, он лежа попытался прицелиться предельно тщательно. Однако только напугал выстрелом «одинакового»: тот обернулся и бросился бежать. Впрочем, делал он все это слишком медленно. А в нагане Колчака на счастье «притаился» еще один выстрел:

– Б-б-а-а-бах!! – тявкнул револьвер и «одинаковый» присел на одно колено – верный признак попадания в бедро или задницу.

– Однако, мне то что делать? У него же половина обоймы еще в его огромном «бульдоге».

Американский армейский «Смит энд Вессон» уверенно палил на сто саженей, и его огромная пуля без преувеличения делала в человеческом теле дыру, через которую можно увидеть солнце.

Колчак быстро перекатился до гранитной набережной, перекинул через нее свое легкое и ловкое тело и повис на руках с противоположной стороны, ногами найдя какую ни на есть зацепку. И вовремя! Пистолет в руках «одинакового» грохнул еще пару раз и затих, не обнаруживая цели.

– Да теперь я понимаю, почему Наполеон воевал без обозов! – мысли Николая сразу же унеслись к Анастасии. Стоит ей застонать или попытаться подняться, и оставшиеся в барабане пули «Вессона» придутся как раз по ней.

Рукав набухал от теплой крови. Колчак, осторожно переступая по выступу за бруствером набережной переместился незамеченный в сторону взорванной кареты. Слегка подтянувшись он лихо перемахнул за бруствер, оказавшись снова на брусчатке тротуара.

«Одинаковый», опираясь на одно колено беспомощно стонал. Видимо силы почти покинули его. Но пистолет он по-прежнему держал в руке, не замечая, однако, Николая.

Анастасия вжалась в брусчатку и от страха лежала совершенно неподвижно и даже не стонала.

– Умница! Только бы ранило ее не смертельно… – Колчак снова ощутил, каким дорогим человеком Анастасия стал для него, – Ничего, буду любить ее и со шрамом на лице…

Господи! Какие же все-таки фантазеры и романтики эти курсанты, студенты, кадеты и гардемарины! Напридумывают себе, бог его знает, чего!

Над вымыслом слезами обольюсь…

Как же это знакомо! Какой мальчишка не рыдал от воображаемых жертв и придуманных предстоящих подвигов?!

Вдалеке показался конный наряд жандармов, один из которых резко засвистел в полицейский свисток, призывая подмогу. «Одинаковый», понял, что не сможет убежать и отбросил пистолет в сторону.

– Все! – облегченно выдохнул Колчак и рванулся к Анастасии.

На именины они в тот день, разумеется, не попали. Николай привел Анастасию в чувство. И к счастью своему убедился, что кровь на ней появилась буквально с неба в виде ошметков чужих только что взорванных тел. А к ней самой никакого отношения, слава богу, не имела. Платье тоже не слишком пострадало, что мгновенно успокоило «звезду балета». После этого произошедшее сразу утратило для нее трагизм и стало вызывать скорее любопытство, чем ужас.

Пришлось будущую приму Мариинки от греха подальше отправить домой на извозчике. А Николай, как один из трех, оставшихся в живых лиц мужеского полу на месте преступления был задержан жандармами. Они пока не очень понимали, кто же перед ними – герой или соучастник преступления.

Так Николай Колчак впервые попал на страницы столичных газет и в поле зрения столичного Охранного отделения Департамента полиции.

***

В последние десять лет уходящего девятнадцатого века Россия буквально помешалась на табакокурении. На уличных афишных тумбах наряду с театральными объявлениями непременно красовались плакаты с рекламой табака от Жукова. Не отставая ни на шаг за ними шли постеры московской фабрики «Бостанджогло», питерских «Саатчи энд Мандгуби», «Лаферм» и других.

Глядя на уличную рекламу могло сложиться впечатление, что главное увлечение отечественной публики, знающей алфавит – это табак.

Даже в солидных научных журналах говорилось о пользе табака во всех его видах: курительном, жевательном, нюхательном и даже в качестве кулинарной приправы.

– Мужчины вышли перекурить, – звучало так, словно герои-добровольцы отправились на тяжелую, общественно полезную и совершенно необходимую работу вроде заготовки дров или ликвидации неграмотности.