Изумруд из Сан-Донато

Именно на рубеже веков курение разрушило гендерные рамки и стены курительных комнат. Дамы легко и с удовольствием освоили это занятие, получив огромный выбор исключительно «женских» папирос. Диапазон просто обескураживал: от дешевого «Трезвона» (Папиросы «Трезвон» – три копейки вагон) до роскошной, дорогой и элегантно длинной «Розы». Курить стало можно и модно абсолютно везде. Табачный дым настолько плотно наполнил улицы, что пришлось издавать закон о запрете уличного курения. Понятное дело, проку от закона было немного, но все же.

«100 миллионов папирос в день – до таких размеров дошло потребление табака курящей Северной Пальмирой!» – с гордостью сообщала «Петербургская газета». Табачные изделия стали важной статьей экспорта и валютных доходов России, которая потчевала своими крошеными табаками и папиросами Германию, Скандинавию и даже Америку!

В Морском корпусе курение дозволялось только во дворе. И во всех его просторных помещениях тщательно сохранялся чистый воздух. Эта традиция восходила к парусному деревянному флоту, когда небрежное курение элементарно приводило к пожарам. К хорошему привыкаешь быстро. И потому, когда Колчак оказался в кабинете начальника Охранки Санкт-Петербурга полковника Петра Васильевича Секеринского, у него кругом пошла голова.

В просторном кабинете, обставленном громоздкой дубовой мебелью дым стоял столбом и стелился лондонским туманом как вечная неустранимая декорация. Жандармское отделение охотно встроилось в современный тренд.

Полковник, как он сам говорил, «слегка покуривал» и будучи убежденным сторонником пользы табаку не только любил нюхать его, звонко чихая, но и не позволял проветривать кабинет до тех пор, пока дым не начинал до слез разъедать глаза присутствующим.

– Ну да, ну да… Однако, юноша, Вы прямо-таки красавец! Да и храбрец, как я погляжу.

Николай, с рукой на перевязи, выглядел весьма браво.

– Кадет Морского Императорского…

– Ну полно-полно! Не выказывайте бодрость голоса. Мы и так все про вас знаем. А что это с глазами-то у Вас, господин кадет?

– Это от дыма, Ваше Высокоблагородие.

– А… Вот оно как! Ну да, ну да. Закуривайте, – Петр Васильевич по-свойски протянул Николаю коробку дорогих папирос «Сенатские» в желтой бумаге, которая говорила о набивке настоящим вирджинским табаком, – Что? Нет? Ну как знаете.

Что-то в тоне полковника было иронично-пренебрежительное. Вообще, жандармский полковник, по общероссийским понятиям – птица довольно редкая. Но в Морском корпусе преподавателей ниже чином днем с огнем не сыскать. И потому кадеты к полковникам привыкали как к мебели. К тому же сухопутный шкет и ногтя ломаного морского офицера не стоил. А здесь какой-то прокуренный анахорет изволит глядеть на него сверху вниз?!

– Что ж, поглядим, поглядим…

Николай решил непременно уесть носителя экзотического голубого мундира. Уж больно ему не понравился его подъелдыкивающий говорок.

Он достал из кармана замшевый мешочек с английской трубкой и табаком. Развязал золотую тесьму. Неспешно набил курительный прибор, зажег специальную огромную трубочную спичку, раскурил трубку, ни слова не говоря, затянулся и выпустил первый набор колец аппетитнейшего густого дыму.

Секеринский просто застыл в кресле от изумления. Столько суровой мужской грации и в то же время удовольствия было в каждом жесте и движении гардемарина. Было выше сил прервать этот завораживающий процесс. Раскуривать трубку? Это дело. Это настоящее мужское дело! И в то же время – это немой, но достойный ответ на приглашение попробовать каких-то там «Сенатских».

– Dunhill? Ну да, ну да… По запаху точно – Dunhill. Морской корпус – куда деваться! Со всем нашим уважением. Ну да, ну да.

Полковник был немного по-еврейски суетлив. И как будто отчасти в себе не уверен. Да и то сказать, а как может вести себя человек, которого в тотально юдофобской жандармской среде за глаза называли не иначе как Пинхусом?

Ходила легенда, что еще в начале прошлого века варшавский наместник во время объезда губернии обратил внимание на барахтавшихся в пыли, как он выражался, «жиденят» и, указав на них пальцем, приказал:

– Окрестить и сдать в школу кантонистов!

В числе счастливцев оказался и Секеринский. Закончив школу и топографическое училище, шустрый выкрест перекрестился еще раз – стал из топографа жандармом – и сделал блестящую для еврея в царской России карьеру.

– Мы как Охранное отделение со всем уважением к Вашей, господин кадет персоне. Понимаем, что Вы так сказать не в нашей юрисдикции, – «Пинхус» достал следующую папиросу и с удовольствием ее раскурил, пуская дым едва ли не в лицо Николаю. Пинхус должен был отомстить за роскошную английскую трубку, – Что Вас привело на набережную? И что это за мадмуазель находилась при Вас?

Секеринский был уже в преклонных летах, но держался бодро и даже пытался молодиться, подкрашивая вьющуюся шевелюру и особенно усы.

– Позвольте, господин полковник, не отвечать на эти вопросы.

– Ну да, ну да… Конечно, дама сердца и все такое… А кем Вам, позвольте полюбопытствовать, приходились нападавшие.

– Тем же, кем и лошади в карете.