Изумрудная муха

Делать нечего, Люба села в ногах у болящей на пуфик и решила наконец осмотреться подробнее. Из-за тяжёлых штор сочился дневной свет, за окном светило солнце, но его сюда не пускали. Здесь всё казалось угрюмым, мрачным. Стены были затянуты синим шёлком с вытертыми вензелями. Шторы и портьеры из зелёного плюша побурели от времени. Мебель еле умещалась в пространстве комнаты. Она была массивная, дорогая, с претензией на дворцовую, но, скорее всего, купеческая. Тут наблюдалось смешение стилей. Большая кровать красного дерева с декором в стиле ампир с лавровыми венками и грифонами занимала почти треть комнаты. Туалетный столик и платяной шкаф у двери повторяли декор кровати. Пузатый комод и сервант, помещавшийся вдоль стены, были орехового дерева неопределённого стиля, но тоже девятнадцатого века. Так же, как и тяжёлое мягкое кресло, которое любила тётя Мура. Оставшееся место в центре занимал овальный стол под бархатной скатертью, стоявший на львиных лапах («И я тоже Собакевич!»), с близко придвинутыми к нему дюжиной стульев. Под окном, почти скрывая батарею, располагалась кушетка эпохи мадам Рекамье, едва заметная под грудой вещей, накрытых выцветшим расшитым покрывалом. Слева от окна напротив кресла помещался небольшой полукруглый столик на трёх ножках эпохи модерн, на котором примостился современный телевизор последнего выпуска. В левом углу от окна за креслом тёти Муры в угол забился ещё один столик другого стиля – маркетри, а на нём возвышалась ещё одна настольная лампа, бронзовая с фарфором, расписанная по голубому фарфору бледно-розовыми лилиями; судя по орнаменту, более характерному для декаданса, её можно было отнести к концу девятнадцатого века или к началу двадцатого. В правом от окна углу, зажатая сервантом, ютилась старинная китайская ваза с метр высотой, а на ней пристроился пыльный вентилятор. Другая, похожая на эту, притаилась в углу за комодом. Тут спорили не только стили, но и предметы. Они толкались, теснили и налезали один на другой, боролись за каждый сантиметр жилой площади. Туалетный столик подпирал кровать, кресло тёти Муры лезло на край стола, сервант навис над стульями, у которых стол был в плену, и они не выдвигались, комод жал к стене кровать, платяной шкаф делал еле доступным проход к комоду. На серванте высились, почти достигая потолка, каминные бронзовые часы с голубой эмалью – чудо прикладного искусства конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века. Вокруг небольшого циферблата с римскими цифрами между завитушек, ракушек и роз целовались и шалили амуры с нимфами, а в основании, выше бронзового постамента, на ножках среди виноградных лоз возлежал юный фавн в откровенной позе, играющий на свирели; прелестные полуобнажённые девы, окружив его, оказывали ему знаки внимания. Часы нежно тикали, значит, они шли, но время показывали не очень правильно. По обе стороны от часов красовались затейливые бронзовые канделябры едва ли не середины восемнадцатого века. В центре комнаты свисавшая с потолка старинная многоярусная люстра – паук с брызгами хрусталя – преграждала узкий проход к окну и столику с телевизором. Хрусталь мерцал и из недр серванта. Тут попадались диковинные вещи, которые могли бы быть музейными экспонатами. Стена над кроватью в дальней части комнаты была затянута старым гобеленом, точнее, фрагментом гобелена с изображением средневековой охоты. На переднем плане всадники на лошадях в охотничьем снаряжении с собаками гнали могучего оленя. Фоном служил гористый пейзаж с лесочками, и на скале почти под тяжёлыми облаками возвышался замок с башнями за высокими стенами. Ниже под стенами текла, извиваясь, речка, через речку был перекинут к воротам замка подъёмный мост. Над высокой спинкой кровати рядом с мерцающим хрусталём бра висели в золочёных рамах два портрета, выполненные маслом. Побольше – пожилого военного с бакенбардами в мундире с эполетами, крестами и муаровой голубой лентой через плечо на фоне тёмно-красного занавеса с кистями; поменьше – портрет молодой дамы в тёмно-розовом длинном платье из тяжёлого шёлка с низким вырезом и пышными рукавами. На обнажённых плечах шёлковая шаль с восточными узорами и бахромой. На голове тонкая кружевная накидка, по сторонам круглого простого лица иссиня-чёрные локоны. На шее ожерелье. Руки дамы затянуты в кружевные высокие перчатки, на пальцах перстни. Дама сидит в массивном золочёном высоком кресле, обитом красным бархатом. На коленях она держит маленькую собачку – левретку, которая преданными глазёнками смотрит на хозяйку. Платье дамы ниспадает на подушечку для ног, из-под платья виден носок атласной туфельки с бриллиантовой пряжкой. Из-за плеча дамы высовывается лукавая мордочка кудрявого мальчонки, он с любовью смотрит на мать. Позади на высоком круглом столике огромная ваза с розами. Кто они, эти люди? Портреты, судя по всему, писаны в первой половине девятнадцатого века, в духе дворянских усадебных портретов, не слишком мастеровитым художником, возможно даже крепостным. Живопись потемнела и потрескалась. Откуда они у тёти Муры? Вся эта роскошь обветшала, потускнела и пропылилась, но старики этого, судя по всему, не замечали. Многое нуждалось в реставрации, но никого это не заботило. В изголовье кровати почти под потолком в киоте за стеклом висела небольшая икона Богоматери Казанской в серебряном окладе, потемневшая, заросшая пылью.