Изыди (СИ)

В родном городе стать адвокатом не довелось, никто не хотел брать новоиспечённого юриста. В адвокатской палате смогли предложить только провинцию. Я согласился. Какая разница, где набираться опыта. Может быть, в глуши даже и лучше.

Я уехал в глухой районный центр, где имелся всего один судья. Расстояния между селами были приличные: по сто километров и больше. В "судейский дом", как его называли в районе, народ со страхом приезжал утром, получал свою порцию правосудия и вечером на том же автобусе с мыслью, что в этот раз пронесло, возвращался домой.

Район изобиловал дикорастущей коноплёй, из которой только ленивый не готовил марихуану, а то и гашиш. Если смешать гашиш с подсолнечным маслом, получается гашишное масло. Не засыхает, как гашиш, и торкает сильнее. Все эти криминальные премудрости я выучил ещё до службы в советско-российской армии, мне они не были в новинку. Новым и необычным оказалось только количество уголовных дел данной категории: почти каждое второе имело отношение к изготовлению марихуаны и гашиша. Наказания давались нестрогие - несколько месяцев исправительных работ. Лишение свободы назначалось редко.

Первые недели я находился в предвкушении результатов своей адвокатской деятельности и денег. Вот где заработаю на свою мечту! Я согласился уже на самый минимум, но с кабинетом. Дом без кабинета ― это уже не мечта, это уже эрзац. Но не тут-то было ― мечтой и не пахло, даже усечённой. Скоро я заметил, что для защиты ко мне никто не приходит. Я оказался в растерянности. Надо было что-то есть и пить, платить за съёмную квартиру, а клиенты отсутствовали. Между собой местные судились нечасто. Всё решалось полюбовно, иногда на кулаках, в худшем случае ― поединками на вилах, что, к слову, редко заканчивалось трагично. Максимум, к чему приводили такие стычки, ― парочка уколов куда-нибудь в голень или стопу, что означало "не заходи, падла, за черту" ― за межу то есть. Фиксировать физический вред было некому и негде. Ближайший судмедэксперт находился в районном центре в ста километрах от места ристалища. Короче, мне и тут не нашлось работы.

Судья, он же председатель местного суда, был старше меня лет на восемь - десять и одинок, как половозрелый олень-рогач в непролазной чаще, в которой, кроме него, других оленьих особей, а конкретно, самок, не водится. Я рассчитывал, что хорошие отношения с ним помогут быстрее адаптироваться в этом забытом Богом краю, а ему ― немного скрасить опостылевшие одинокие будни.

Я решил, что судья, такой же залётный, как и я, наименее вреден для коммуникации с точки зрения поддержания реноме и ореола таинственности. Поначалу мы болтали у него в кабинете на свободные темы. Скромный адвокатский угол располагался в здании суда у входа, что позволяло отслеживать поступление дел и перехватывать подсудимых. А в свободные часы я запросто захаживал к Николаю Петровичу. Так звали судью с говорящей фамилией Судякин. Когда его избрали народным судьёй, выделили квартиру. Жилище располагалось на пятом этаже, с встроенной печкой, труба которой выходила прямо на крышу. Удобно, если учесть, что местная котельная по причине перманентного пьянства кочегаров воду в отопительной системе до нужной температуры никогда не доводила. По этой причине я чуть не замёрз в первую зиму: в моей квартире печки не было. Когда грянула приватизация, Судякин от подарка отказываться не стал и первым воспользовался "щедростью" государства, вызвав упреки местной власти. Для следующего судьи свободных квартир уже не оказалось.

Из членов вверенного ему коллектива в количестве трёх штатных единиц (завканцелярией, секретаря судебного заседания и уборщицы) только секретарь представляла стратегический мужской интерес. В её обязанности входила фиксация всего происходящего в судебных процессах. Секретарша была худющей, костлявой и очень смазливой, хотя и со слегка раскосыми глазами. Про таких говорят "красота на грани". На широких скулах кожа натянута, как на барабане у Рекса в нашем батальонном оркестре. Как говорит Борис в подобных случаях, "ещё чуть-чуть красоты ― и уродина, гадом буду". Зимой и летом секретарша носила жёлтые туфли на высоком каблуке, в которые переобувалась, приходя на работу, а вечером снимала и ставила под стол до следующего утра. Звали её Верочкой. Верочка была молода, поэтому отчество у неё отсутствовало.

Я поглядывал на неё, но все мои мужские желания, как в песок, уходили в постоянные препирательства из-за некачественно записанных показаний. Она вела протоколы судебных заседаний. Вела их плохо, мне приходилось тратить килограммы бумаги на замечания, с которыми Судякин иногда соглашался, а иногда и нет. Я постоянно возмущался таким отношением к правосудию и не заметил, как моё возмущение перешло в наглость: я стал советовать Судякину её уволить.

― Коля, надо её увольнять, она опять всё перепутала.

― Посмотрим, ― уклончиво отвечал тот.