Junior (СИ)

Янтарный, обжигающий горло теплом виски Барти пьет прямо из горлышка бутыли. У Грюма не водится стаканов, помимо излюбленной фляжки, а она занята оборотным зельем. Барти бы волновался по поводу возможной его реакции с алкоголем, но сейчас ему плевать.

Он не может ставить под удар операцию. Он не может ставить под удар жизнь лорда.

Но за ужином он смотрит на Каркарова, и, кажется, даже палочка Грюма в кармане куртки теплеет от ярости: надменный подонок, выменявший свою поганую жизнь за предательство и тринадцать лет беззаботно пировавший в Дурмстранге. Выменявший свою жизнь за его, Барти, жизнь, и жизнь Августа Руквуда, двух бесценных агентов Пожирателей. Ему конец, и Каркаров, похоже, знает это и сам: презрительно-заносчивый взгляд стал затравленным, помертвевшим от страха, и Барти с наслаждением мечтает о том, чтобы ему удалось лично казнить проклятого предателя. О, он бы позавидовал Лонгботтомам. Он бы вспоминал Азкабан с любовью в свои последние минуты.

А чуть дальше, через два места от Каркарова, сидит человек, которого Бартемий Крауч-младший ненавидит сильнее, чем любого из Пожирателей, отвернувшихся от лорда после его падения в восемьдесят первом. Барти никогда не смотрит на него слишком долго, боясь выдать себя, но в этот раз он всё же задерживает взгляд: директор развлекает почетного гостя беседой, и никто не заметит одного слишком внимательного специалиста по Темным Искусствам.

У Барти Крауча-старшего постаревшее лицо, вымученная улыбка и невозможно усталые глаза. Он вежливо улыбается на какое-то шуточное замечание Дамблдора, говорит что-то в ответ, но нечеловеческая усталость сквозит в каждом его слишком нервном жесте, в каждом слишком точном слове, в напряженном тембре голоса. Барти Крауч-старший потерял жену двенадцать лет назад, а в августе этого года – и тех немногих, кто оставался с ним после. Надо быть слепым, чтобы не замечать, что это сделало с ним.

Барти Крауч-младший смотрит на своего отца и стряхивает с себя сомнения резко и зло, как мутную пелену подчиняющих чар.

Он научит своих студентов бороться с заклятием Империус.

Потому что он сражается во имя лорда – но он сражается честно, и он до холода в висках ясно знает: если за это его осудили на вечную пытку, то подходящего наказания за содеянное отцом не найти ни в одном из всех тысяч протоколов Визенгамота.

========== О Лонгботтомах ==========

В дверь стучат как раз в тот момент, когда Барти собирается наконец снять проклятый протез, налить себе огневиски и забыть обо всех проблемах. За дверью мнется Лонгботтом, заставляя Барти беззвучно помянуть недобрым словом весь его Древнейший род, но не впустить ученика было бы странно, поэтому Крауч хромает к двери и открывает засовы.

— Добрый день, профессор, — неуверенно здоровается мальчишка. Барти хмуро меряет его взглядом.

— Виделись, Лонгботтом. В чем дело?

— Я… я хотел задать вам пару вопросов про контрзаклинания, которые вы показывали на прошлом уроке.

Барти молча отступает в сторону, и Лонгботтом, сбивчиво поблагодарив, заходит внутрь кабинета. Дверь Крауч не запирает, но благоразумно проверяет, что чары от прослушивания работают все равно.

— Про контрзаклинания, значит, — повторяет Барти. Детектор лжи на столе явно подсказывает, что контрзаклинания Невилла не слишком интересуют, но, судя по реакции детектора, это не то чтобы прямая ложь — просто не вся правда.

— От Непростительных ведь нет контрзаклинаний?

— Всё думаешь про Круциатус? — Барти морщится и хромает к своему стулу. — Сядь. И спрашивай уже что хотел на самом деле, у меня нет времени ждать, пока ты наберешься смелости.

Если мальчишка и собирался как-то подвести беседу к ключевому вопросу, то эти слова лишают его всякого желания продолжать разговор. Но отступать ему уже некуда. Невилл садится на свободный табурет и смотрит куда угодно, только не в глаза Барти.

— Я никогда не понимал, — наконец говорит мальчишка, так тихо, что Крауч едва может расслышать, — зачем кому-то… зачем кому-то пытать другого Круциатусом до потери рассудка. Я до сих пор не понимаю.

Барти начинает слабо подозревать, что впустить Лонгботтома в кабинет было плохой идеей. Он в задумчивости касается палочкой пустых чашек, наполняя их горячим чаем. Ему ничего не приходит на ум в первые несколько секунд, но в Британии чай может исправить любую ситуацию. Барти пользуется им как бюджетным Феликс Фелицисом — во всех экстренных случаях.

Настоящий Грозный Глаз не отослал бы ученика прочь после такого. Кто угодно — МакГонагалл, Дамблдор, Спраут, но не Грозный Глаз Грюм.

— Если ты хоть раз интересовался подробностями, ты должен знать.

— Мне… никогда не рассказывали подробностей, — тихо признается Невилл. — Я спрашивал, но мне никогда не рассказывали. Недоговаривали или… уходили от ответа…

— Понятно, — негромко произносит Барти. Тишина повисает в кабинете — пронзительная, неправильная и правильная одновременно; детектор лжи все еще беспокоится, но это уже не из-за Лонгботтома, это из-за обмана Оборотного зелья. — И ты хочешь правды.