Junior (СИ)

— У нас очень, очень много времени впереди, Аластор.

Почему-то Грюма это не радует.

— Episkey! — приказывает Барти, снова направляя палочку на Грюма. Сломанная кость с хрустом встает на место; аврор, болезненно выдохнув и схватившись за уцелевшую ногу, настороженно поднимает голову, но Крауч молчит. Грюм аврор, Грюм должен знать, как отчаянно пытаются калечить себя заключенные в Азкабане, спасаясь физической болью от пыток дементоров. В этой камере нет дементоров, но непроницаемая темнота без единой капли света и звука рано или поздно возьмет свое.

И Барти не собирается облегчать участь Грозного Глаза таким дешевым способом, как старая добрая физическая боль. У них много времени впереди — целый учебный год. Только для Грюма один год будет идти за двенадцать.

Резкая судорога заставляет Барти скрючиться на табурете и тяжело выдохнуть сквозь стиснутые зубы. Проклятое Оборотное опять начинает корежить его тело: зелье из Лютного переулка сварено так, что доза работает только час; перед сном он должен превратиться обратно в себя, чтобы не просыпаться в агонии посреди ночи. Как это случилось в прошлый раз.

— Должен оставить тебя ненадолго, Грозный Глаз, — хрипло говорит Барти, усмехаясь. Во время трансформации он уязвим, а рядом с Грюмом не стоит рисковать. — Постоянная бдительность, да?

Весь кабинет окутан многослойным барьером защитных чар. За дверью не слышно ни звука; никто не услышит голоса человека, которому уже много лет как полагается быть мертвым. Конечно, кроме Грюма, думает Барти, но Грюм работал дознавателем — криками от боли во время трансформации под Оборотным зельем его не удивить.

Как же больно… растить… чертовы… кости. Когда трансформация заканчивается, Барти бессильно обмякает в кресле, тяжело дыша и пытаясь примириться с новым-старым телом: после облика Грюма оно ощущается… странно. И каждая частица этого тела еще помнит боль от превращения; Барти приходится подождать несколько минут, пока та растворится до конца.

Плащ Аластора Грюма так и остается в кресле, когда Барти поднимается на ноги. Вся одежда старого аврора висит на нем мешком, но ему плевать. Когда он снова спускается в камеру, Грюм смотрит на него пристальней, чем раньше; Барти знает, почему. В доме Реддлов было старое зеркало. Барти стоял перед ним долго-долго, но так и не смог до конца убедить себя, что незнакомый волшебник, грязный и неопрятный, с отчаянной одержимостью и не менее отчаянной усталостью в глазах — это он сам.

Всегда и во всем безупречный Бартемий Крауч-младший.

На лице Грюма нет ни тени насмешки, и Барти даже немного удивляется этому. Возможно, он выглядит еще хуже, чем мог предполагать Грозный Глаз.

— Чего ты добиваешься, Крауч? — наконец спрашивает аврор. — По сравнению с тобой даже я меньше похож на мертвеца. Ты должен был бы забиться в какую-нибудь дыру и восстанавливать силы, но вместо этого ты пытаешься провернуть какую-то безумную авантюру под носом у Дамблдора, Крауча и Каркарова разом. Ради чего?

Барти закатывает левый рукав и поворачивает руку ладонью вверх. Метка, тринадцать лет назад превратившаяся в поблекший шрам на предплечье, больше не кажется дешевой выцветшей татуировкой.

— Она теплая, — говорит Барти с почти нескрываемым восторгом. Слабое тепло Метки еще совсем непохоже на жар, которым она горела когда-то; она пока не налилась до конца глубоким черным, как надо, но с каждым днем ее печать все темнее. — Ты не представляешь, сколько раз я мечтал, чтобы…

Он осекается; по старой привычке, забывшись, облизывает уголок губ. Когда-то черная змея, восьмеркой свернувшаяся на предплечье, была наградой достойных. Клятвой вечной верности. Она одна оставалась с ним всегда — и в промерзшей камере Азкабана, и в собственном доме, когда он едва отличал реальность от сладостной иллюзорной пелены Империуса.

Иногда только благодаря едва теплящейся Метке Барти Крауч-младший помнил, что еще жив.

— Ответ за ответ, — Барти опускает рукав и выпрямляется на стуле. — Что ты знаешь о сбежавшем из Азкабана Блэке и вернувшемся с того света Петтигрю?

— Что в последнее время вас, ублюдков, так и тянет воскреснуть из мертвых, — совершенно искренне отвечает Аластор Грюм.

***

Уже через неделю Барти Крауч знает о жизни Аластора Грюма больше, чем многие из друзей параноидального аврора. Если, конечно, его понимание «друзей» совпадает с общепринятым. Через две недели Барти приходится в первый раз применить на нем пыточное заклятие в полную силу: Грозный Глаз постепенно привыкает к давлению Империуса и вырывается из-под контроля всё чаще. Барти никогда не переступает черту: хватило с него дурацкого инцидента с мальчишкой Лонгботтомов; он должен контролировать себя лучше, должен следить, чтобы Грюм ненароком не рехнулся окончательно. И нельзя допустить, чтобы тело Грюма было всерьез повреждено пытками, потому что Оборотное зелье копирует облик с удивительно дотошной тщательностью — вплоть до последней царапины.