К двадцатипятилетию первого съезда партии

Во-первых, выше было замечено, что Постников сообщает данные о губерниях Херсонской, Екатеринославской и Таврической, но достаточной подробностью отличаются только данные, относящиеся к последней губернии и при том не ко всей: автор не дает данных о Крыме, поставленном в несколько отличные хозяйственные условия, и ограничивается исключительно тремя северными материковыми уездами Таврической губернии — Бердянским, Мелитопольским и Днепровским. Я ограничусь данными только по этим трем уездам.

Во-вторых, — Таврическая губерия населена, кроме русских, также немцами и болгарами, число которых, впрочем, сравнительно с русскими населением, невелико: в Днепровском уезде 113 дворов, немецких колонистов из 19.586 дворов уезда, т.-е. всего 0,6 %. В Мелитопольском уезде немцев и болгар: (1874+285) — 2.159 дворов из 34.978, т.-е. 6,%. Наконец, в Бердянском уезде 7.224 двора из 28.794, т.-е. 25%. Всего по трем уездам колонистов 9.496 дворов из 83.358, т.те. около 1/9. Следовательно, в общем число колонистов очень незначительно, а в уезде Днепров-

[378]

cком и совсем ничтожно. Автор описывает колонистское хозяйство подробно, отделяя всегда его от русского. Все эти описания я опускало, ограничиваясь исключительно хозяйством русских крестьян. Правда, цифровые данные соединяют вместе русских и немцев, но присоединение последних, по незначительности их, не может изменить общих соотношений, так что вполне можно на основании этих данных характеризовать русское крестьянское хозяйство. Русское население Таврической губернии, заселившее этот край в последние 30 лет, отличается от крестьянства других русских губерний только своей большей зажиточностью. Общинное землевладение является в этой местности, по словам автора, типичным и устойчивым[149]; одним словом, за выделением колонистов, крестьянское хозяйство в Таврической губернии не представляет никаких коренных отличий от общего типа русского крестьянского хозяйства.

II.

«В настоящее время — говорит Постников — всякое сколько-нибудь значительное южно-русское село (и тоже, вероятно, можно сказать, о большинстве местностей России) представляет столько разнообразия в экономическом положении отдельных групп своего населения, что крайне трудно говорить о благосостоянии отдельных селений, как цельных единиц, и рисовать это благосостояние средними цифрами. Такие средние цифры указывают некоторые общие определяющие условия экономического быта крестьянства, но они не дают никакого понятия о всем разнообразии экономических явлений в действительности» (с. 106).

Несколько ниже Постников выражается с еще большей определенностью:

«Разнообразие экономического благосостояния — говорит он — весьма сильно затрудняет вопрос об общей зажиточности населения. Лица, бегло проезжающие через большие селения Таврической губернии, обыкновенно выносят заключения о большой зажиточности местных крестьян; но можно ли на-

[379]

звать село зажиточным, если в нем половина крестьян состоит из богатеев, а другая постоянно бедствует? И какими признаками следует определять относительно большую или меньшую зажиточность того и другого селения? Очевидно, что средние цифры, характеризующие обстановку населения всего села, или района, недостаточны для заключения о-крестьянском достатке. О последнем можно судить лишь по совокупности многих данных, расчленяя население на группы» (с. 154).

Может показаться, что в этом констатировании дифференциации в среде крестьянства нет ничего нового: о ней упоминается почти в каждом сочинении, посвященном крестьянскому хозяйству вообще. Но дело в том, что обыкновенно, упоминая об этом факте, не придают ему значения, считают его несущественным или даже случайным, находят возможным говорить о типе крестьянского хозяйства, характеризуя этот тип средними цифрами, обсуждают значение разных практических мероприятий по отношению ко всему крестьянству. В книге Постникова виден протест против таких взглядов. Он указывает (и не раз) на «огромное разнообразие экономического положения отдельных дворов внутри общин» (с. 323) и вооружается против «стремления рассматривать крестьянский мир, как нечто цельное и однородное, каким он и до сих пор еще представляется нашей городской интеллигенции» (с. 351). «Земско-статистические исследования последнего десятилетия — говорит он — выяснили, что наша сельская община вовсе не представляет такой однородной единицы, какою она казалась нашим публицистам в 70-х г.г. и что в последние десятилетия в ней происходила дифференциация населения на группы с весьма различной степенью экономического достатка» (с. 323).