К истокам кровавой реки (СИ)

Арон вернулся к палатке Никодара. Уже издали он слышал, что бесовы часовые опять болтают. Старший рассказывал о злых духах, вызывающих лихорадку:

— Мара это. Украла она имя у праматери нашей, когда выгнали ее со светлой Земли.

— Кого, праматерь?

— Дурак. Мару, демона в женском обличье. И вот является она недужному, и никто более ее не видит, а ему она садится на грудь и душит. Оттого и генерал задыхается.

— А-а.

— Вот! Если кто и сможет одолеть хворь, потом завсеравно всю жизнь смурной ходит…

Арону стало и смешно, и досадно.

— Все болтаете? — загремел он, выходя из-за шатра. — А ну, сменить караул! Джуд, это из твоего отряда? У тебя нет нормальных солдат, не болтливых баб? Эти пусть лучше ров копают!

Джуд, отправив нерадивых часовых на земляные работы, вздохнул:

— Будь он в сознании, они бы и рта не открыли на посту. А так смелые воины, именно они ходили к Пустыне на разведку.

Арон понял, наконец, что его тревожит. Вот если им всем на грудь сядет такая Мара…

— Знаешь, я решил: пока подождем с взрывчаткой, — сказал он медленно. — Пусть Никодар очнется и сам отдаст приказ.

 

Утро над Морем начинается с жемчужного блеска льда по горизонту, Небо из беспредельно черного провала медленно становится серым и гаснут алмазы звезд. Затем лед начинает сиять, пропуская лучи пробирающегося под Великим морем солнца, и вот, наконец, на горизонте выплескивается в небо свет. Это еще не восход, но его последний вестник. Солнце явит свой жаркий лик всего через какой-нибудь час.

Южный берег спал. Люди, измученные ожиданием, а многие и схватками с первожителями, ловили последние часы покоя неред новым тяжелым днем. Но не все могли позволить себе отдыхать. Дежурный на пристани исправно нес службу, поглядывая из оконца в своей будочке. В печурке горел нежаркий огонь, ровно чтобы не околеть с холоду, но не чтобы разомлеть от тепла и уснуть.

Через потрескивание пламени караульному почувствовался посторонний звук. Он вышел из будки, прислушался, — так и есть, то был скрип льда под полозьями. Никакие гости, да еще перед рассветом, не могли ехать сюда с добром. По тяжелому обмерзшему снегу караульный быстро зашагал к стоящей невдалеке башенке с колоколом, одновременно натягивая рукавицы, по уставу требовалось бежать, но в тяжелой шубе да по снегу много не набегаешься. Он спешно поднялся по скользким от наледи ступеням, дернул веревку — та тоже обмерзла за ночь и не шелохнулась. Караульный выругался, схватил веревку двумя руками, дернул сильнее, оборачиваясь по ходу в сторону Моря.

Одинокий звон колокола жалко прозвучал разок и захлебнулся. Караульный выпустил веревку. Цепочка буеров на льду растянулась по всему горизонту. За ней, вдали, так, чтобы не потревожить, сгрудившись всей кучей, лед, неслась следующая, а дальше, на самой границе меж льдом и уже совершенно белым небом, виднелась еще одна… Такой огромной армией не ходили даже в Южный поход!

Караульный упрямо вцепился в веревку и задергал ее изо всех сил. Звон прокатился по пристани и полетел дальше, эхом долетая до следующей дозорной башни. Караульному видно было, как из дальних строений, расположенных у краев верфи, выходят рабочие, спавшие в своих мастерских, и застывают перед невиданным зрелищем. На Море ему и глядеть было страшно. Караульный крепко зажмурился, продолжая раскачивать колокол, и звон перекрывал скрип полозьев и шум врезающихся в сугробы тяжелых корпусов.

Послышался одиночный выстрел. Караульный распахнул глаза и тут же снова их закрыл. Прибрежная полоса была черна от причаливших к ней буеров и выбравшихся оттуда людей. Блики рассвета играли на отполированных ружейных дулах. Их было столько, что зарябило в глазах.

— Эй, ты, там, — донеслось снизу. — Слезай со своей вышки.

Часовой медленно спустился по скользким ступеням на негнущихся ногах. Стало совсем светло, выстроившиеся в ряд солдаты заполонили всю пристань. Слышно было, как ветер хлопал пологами вновь подъезжающих буеров. От передней шеренги солдат отделился немолодой человек в серой блестящей шубе. Он сделал несколько шагов и остановился, дожидаясь, пока к нему приблизится караульный. Один из солдат услужливо принял на руки скинутую человеком шубу. Вождь северян остался стоять в расшитой серебром казуле, на груди поблескивал орнамент — два полукруга. Волосы человека поседели под цвет одеяния, такими же серыми были его глаза, смотревшие с холодной усмешкой.

Караульный слегка поклонился.

— Узнаешь? — спросил человек.

— Как не узнать, ваше высочество, — выговорил часовой.

— Ты меня не бойся, — продолжил первосвященник с той же усмешкой в глазах. — С вашего иренарха будет большой спрос, с остальных — малый.

— А я и не боюсь, — ответил караульный. Он действительно успокоился, мерзкая дрожь в коленях прекратилась. Будь что будет.

Возможно, Севин ожидал, что перед ним падут на колени с просьбой о пощаде, но виду не подал. Он почти милостиво кивнул караульному:

— Иди, звони дальше. Поднимай все поселки, а они пусть пошлют весть в Табир. Пусть никто не смеет говорить, что я являюсь, как тать в ночи.