К истокам кровавой реки (СИ)

Если безумный смельчак и колебался, то совсем недолго. Лестница натянулась под тяжестью тела. По ней карабкался человек высокого роста, с ружьем за спиной. Он поднял кверху чумазое лицо в обрамлении светлых растрепавшихся волос.

Один из шернов на площадке внезапно побелел лбом и раскинул крылья, отталкивая остальных прочь. Торжествующий крик вырвался из его пасти, — крик настолько громкий, что его наверняка слышали оставшиеся внизу люди.

— Разойдитесь все! Этот — мой! Этот — мой!

 

Утомленных собак на свежих меняли далеко за Табиром, где начинались опасные для людей пустоши. До гор было еще неблизко, но подземные ходы шернов чаще всего попадались именно здесь. Совершенно неожиданно из-за холма или еще какого-то возвышения взмывала в воздух огромная стая, и неслась к ближайшим городкам и поселкам. А после битвы, в которой люди всякий раз несли больший урон, чем крылатые враги, на месте появления чудовищ находили черные провалы, ведущие далеко вглубь. Пройти по ним хотя бы несколько десятков шагов не осмеливался никто. Известные ходы закапывали или заваливали большими камнями, но горные твари всякий раз находили новые.

Охрана с ружьями наизготовку всматривалась в небо. Выпряженные собаки отходили в сторону и сразу ложились, измученные долгой дорогой. Псарники подгоняли к повозками запасных псов. Несколько человек в стороне разбивали лагерь и разводили костер: сейчас на этом месте намеревались устроить привал и оставить усталых собак с дозорными. Когда кортеж первосвященника будет возвращаться к морю, в повозки запрягут свежих и отдохнувших псов.

Севин тоже отдыхал. Он не привык совершать столь долгие путешествия и боялся, что после долгой вынужденной неподвижности не сможет даже держаться на ногах, но, к его удивлению, он и из повозки сам вышел, и даже почти не прихрамывал. Первосвященник оглядывался по сторонам, радуясь неожиданному открытию — у него, оказывается, вполне приличное здоровье для его возраста. Скоро должна была показаться удивительная горная страна, о которой он до сих пор мог судить только по рассказам. На северном континенте не было высоких гор. Исключением являлся Отеймор, вулкан-одиночка, огромный и величественный. Но северный исполин был опасен и потому необитаем, только из необходимости люди забирались по его крутым отрогам, да внизу, в лесах бродили охотники. А побывавшие на южном материке взахлеб рассказывали о невиданном зрелище — удивительном горном крае, где огромных кратеров было не счесть, как на море волн.

После того, как жители Табира вздумали играть в благородство, Севин вначале был в бешенстве, которого, однако, не показывал. Ближайшее окружение понтифика было уверено, что его высочество лишь слегка разочарован. А его высочество, после того, как слегка утихла обычная в таких случаях головная боль, распорядился оставить в южной столице исполнительных людей, а сам отправился в путь к горам.

Если, — хотя не если, почти наверняка, — эти исполнители переусердствуют по части репрессий, вины первосвященника в том не будет. Потом он разберет тяжбы и жалобы и предстанет перед жителями Табира милостивым судией…

Ну, а пока, пусть и безопасней было остаться в городе, под защитой каменных зданий, Севин отправился в путь через южные равнины к далекой стране шернов. И тут совершенно неожиданно оказалось, что долгие годы политических интриг и забот об укреплении власти не потушили в его крови заветного огня дальних странствий, некогда погнавшего предков лунного человечества с уютной Земли на серебряную планету. Да и вид вокруг открывался необыкновенный. Изрезанный речушками, каньонами и перелесками северный ландшафт совершенно не походил на эту бескрайнюю прекрасную равнину, изредка переходящую в невысокие холмы. Степь так и просилась под распашку. Плодородные поля прокормят десятки тысяч человек.

Понтифик огляделся по сторонам. В небе мелькали птицы, густая трава волнами расстилалась вокруг. При легких порывах ветра она пригибалась беззвучно, переливаясь на солнце, словно морские волны. От одуряющего запаха цветов кружилась голова. Только этим Севин мог объяснить внезапно возникшие мысли и впрямь переместить столицу сюда, а Север, давно заселенный людьми и потому наскучивший, пусть остается провинцией…

Понтифик немедленно велел себе выбросить светлые идеи из головы. Теплые пруды были и остаются родиной, даже мимолетная мысль о переносе столицы была бы чудовищным предательством. Но все же степь опьяняла. Красота вокруг будоражила воображение, горизонт манил к себе. Что там? Неужели тоже только мрачная и страшная Пустыня? Разведчики говорят, что да…