К островам Индийского океана

Слушаем и думаем: как много стоит за простым словом «погрузиться», об этом рассказывали гидронавты. «Погрузиться» — это оказаться под наглухо задраенной крышкой люка в тесной, заставленной приборами двухметровой кабине. Постоянно следить за приборами, что регулируют поступление кислорода и поглощение углекислоты. Лишь лежа в неудобной позе, скорчившись на скамье значительно более короткой, чем тело человека, наблюдатель может заглянуть в глазок иллюминатора.

Вода в Красном море прогревается до самого дна — плюс двадцать один градус, жарко, люди покрываются потом. Стоит привыкнуть к жаре, как сверху обдает холодным душем — это стекают струйки влаги, сконденсированные на оболочке сферы. На влажной бумаге отказывается писать карандаш. Кстати, американский подводный аппарат «Алвин» чуть не погиб, затянутый придонным течением в узкую, непроходимую щель.

Но мне ужасно хочется задать вопрос, не имеющий отношения к батискафам и науке.

— Андрей Сергеевич! Я слышала, у вас три собаки живут, и все подобранные, спасенные. Это правда?

— Собаки? — переспрашивает несколько удивленный Монин. — Собаки действительно живут…

Таков человек, чью поздравительную телеграмму зачитывают сегодня на корабле. Под его руководством осуществлено пять крупных экспедиций в Тихий, Атлантический и Индийский океаны, из которых особо отмечена экспедиция в Красное море — с разработкой новой методики геолого-геофизических работ при использовании: обитаемых подводных аппаратов.

Крупный организатор науки, двадцать лет, с сентября 1965 года, руководит Институтом океанологии имени П. П. Ширшова Академии наук СССР. Институт превратился в крупнейшее в мире океанологическое учреждение, разрабатывающее все аспекты науки об океане. Пополнен современными кораблями научный флот, созданы новые лаборатории. Член-корреспондент Академии наук, лауреат Государственной премии, за заслуги в развитии науки награжденный орденами Трудового Красного Знамени и Октябрьской Революции, автор более трехсот пятидесяти печатных работ.

Идем в Кению. Как рисовать волну, или О небесных конях. Общесудовая тревога

 Алексеев

7 мая от агентства получено наконец сообщение: «Курчатову» разрешен заход в Кению, в порт Момбасу. Научные работы завершены, корабль берет курс на Африку.

Труднопостижима природа цвета океана. Насыщенно-синий, плотный, переходящий в густо-лиловый, когда нет дымки.

Небо диктует краски, но и водный массив подсвечивает небеса, тому подтверждением — облака над океаном, окутанные отраженным водою светом. На суше не бывает подобной освещенности «снизу»: сиренево-золотистые, нежно-розовые кромки воздушных ярусов — не что иное, как зеркально отброшенный, возвращенный океаном свет.

Иногда трудно понять, что именно заставляет водную поверхность принимать самые невероятные оттенки — от открытого светло-фиолетового кобальта до багрово-малиновых переливов — при отсутствии видимых глазу подобных красок в небе. Контраст или гармония, битва цветов или их сплав.

Работая, становишься «эхом», ничего не усложняя; чем проще, искреннее подход к увиденному, тем сильнее эффект. «Цвет действует тем сильнее, чем он проще», — писал Матисс.

А форма? Маринисты любят повторять, что трудно писать и рисовать волны. Это действительно так: не фиксируясь даже на мгновение, возникают они из хаоса и в хаосе исчезают вновь.

Находясь на корабле, перемещаешься сам, наблюдая их каждый раз из другой точки, под иным углом, при иной освещенности, в разных комбинациях с другими. Океан пе любит позировать, особенно штормовой, кипящий. Фотография? Кинопленка?

«Кто с конем, тот с крылом», — гласит туркменская пословица. Новички на ипподроме, мы были единственными профанами среди заполнивших трибуны зрителей, не зная даже, что нет «скачек для лошадей», а есть скачки «для кобыл» и скачки «для жеребцов» и что туркмены участвуют в скачках на жеребцах, арабы же — на кобылах.

— Ахалтекинец — это такой конь, — просвещали нас болельщики. — Он с места может скорость восемьдесят километров развить. Как машина! — говорили молодые.

Пожилой же туркмен, с темными морщинами, в мохнатом головном уборе, тельпеке, осуждающе добавил:

— Не слушай его, что говорит… Ерунду говорит. Конь человеку никогда автомашиной не был, конь другом был человеку.

Распластавшись, не касаясь земли, неслись, «оседлав ветер», небесные кони… Но что значили сами скачки по сравнению с их завершением! С трибун через ограждения устремились на трек дети — все, что были на ипподроме. Поднимаясь на цыпочки, обнимали потные конские шеи, целовали точеные, прекрасные головы. Обвешанные гроздьями ребятишек, скакуны осторожно переступали тонкими ногами.

Малость поотстав, наперегонки с мальчишками, путаясь в длинных халатах, бежали почтенные яшули: высокий белобородый старик уже набросил на конский круп ковер — дар победителю.