К островам Индийского океана

Последний свет дотлевает над океаном. Улица никак не освещена, редкий огонек вспыхивает в окнах жилищ. Зато оживают кабачки и таверны, слышны звуки музыкальных инструментов. В пролетах освещенных дверей, будто теневые картины, двигаются силуэты. Временами, как на полотнах Рембрандта, свет вырывает отдельные группы, погружая в мрак второстепенное.

В разрывах между домами угадывается гладь океана. Совсем низко сверкнула брошью литого серебра, пролетая, ночная птица. В бархатной темноте слабо фосфоресцирует вода, окружая черные обкатанные валуны — пристанище влюбленных пар. Темные волосы и кожа тают в вечернем воздухе, лишь смутными пятнами угадываются светлые одежды, слышен говорок, лукавый смех…

Водитель сбрасывает скорость, и в открытую машину врываются звуки перебираемых струн, голоса инструментов похожи на укулеле. Все вокруг кажется заполненным мелодиями, то плавными, то порывистыми, действующими как колдовское наваждение. Вскоре дорога делает поворот, и деревенька Триоле растворяется, сливаясь с волнистой линией холмов. Розово-сиреневым светом наливается впереди небо — приближаемся к Порт-Луи. На шоссе вспыхивают сверкающие огоньки, будто сотни глаз следят за машиной, направляя путь: в асфальт впрессованы шарики-отражатели.

Мелькают строения пригорода, освещенные улицы, бульвар д'Арме. Приближаемся к набережной, лохматыми верхушками упираются в небо королевские пальмы, закрывая звезды. Причал пустынен, тихо покачиваются катера. Хрупкая фигура молодой женщины выделяется на фоне воды — круглолицая, с правильными чертами лица, подобная прекрасной статуэтке из терракоты. Еще одна дама провожает нас в путь: на стене портового здания скульптура — расписной горельеф. Полная матрона, покровительница моряков, с лихорадочными пятнами румянца на одутловатых щеках позолоченным жезлом указует на океан, желая нам счастливого плавания.

Повиливая кормой, катер, отделанный красным деревом (может быть, той самой багровой древесиной казуарин!), увозит нас с пирса. На бронзовой дощечке выгравировано «Корсар». «Корсар» сидит низко, в плотной маслянистой воде извиваются золотые блики, отраженные огоньки можно зачерпнуть рукой.

Уже скрылись, будто вросли в землю, портовые постройки, здание таможни. Постепенно опускается в океан аллея королевских пальм, которую мы так и не успели зарисовать…

Члены экспедиции уже на борту «Курчатова».

— И все-таки сделано не так мало, — печально говорит Плахова, перебирая папку с рисунками, и со вздохом добавляет: — Если бы судьба подарила нам те три дня, что мы болтались в шторме. Только три дня… Сколько можно было бы сделать, находясь на земле.

— Ну и что? — отвечаю с участливым видом человека, ублажающего больного. — Тебе мало, что нами пересечен Маврикий с юга на север и с севера на юг? У нас была возможность смотреть…

— Смотреть? — переспрашивает она уныло.

— Именно смотреть, художник необязательно должен работать руками! — извещаю с пафосом пророка, одаряющего мир плодами своих размышлений. — Художник смотрит и запоминает…

А сам думаю: «Если бы те три дня…»

Последние минуты на Маврикии. Еще немного, и двигатели, ворча, выведут судно с рейда в ночь, в шторм, в неизвестность. «Все крепить!» — опять предупреждает спикер. «Корсар» нетерпеливо постукивает деревянным бортиком о трап. Прощаться всегда грустно. Гости готовятся покинуть корабль. Мы пожимаем им руки и прощаемся с Маврикием навсегда.

Впрочем, кто знает…

Первое мая. Батискаф и живопись

Плахова

На качающихся палубах встречаем весенний праздник Первое мая. Чтобы не портить торжества, капитан Касаткин отдает распоряжение включить успокоители, но они мало что меняют — по-прежнему и иллюминаторах показываются попеременно то небо, то море.

Но праздник есть праздник. На торжественном собрании прочитаны поздравительные радиограммы от Ивана Дмитриевича Папанина и Андрея Сергеевича Монина, в дружеской обстановке проходит праздничный ужин. Отставлены майки, шорты и штормовки, кавалеры в костюмах при галстуках, дамы в модных платьях, непривычно постукивают по палубе высокие каблучки.

Далеко за полночь длится праздник, общество покидают лишь те, чья вахта начинается до рассвета.

И второго и третьего мая погода не улучшается, корабль похож на живое, отданное на растерзание волн существо — его бьют, толкают, вскидывают и бросают вниз. Ученые и экипаж, молодежь и пожилые работают, превозмогая непогоду.

— Ну что это за шторм… Так себе, штормишко.

— А помните, на «Витязе» пошло в салоне гулять пианино?

— А тогда в Атлантике? Такая волна шла — железный трап жгутом свернула…

«Тогда в Атлантике» в кают-компании страшным ударом волна вышибла из иллюминаторов стекла… Вода стала проникать внутрь, пришлось команде работать в трюме, устраняя течь.

Именно в том рейсе, где волна жгутом скручивала трап и вышибала стекла, в качестве начальника экспедиции принимал участие Андрей Сергеевич Монин.

— Когда волна по кораблю ударила, — в одной из бесед в Москве говорил Андреи Сергеевич, — мне понравилось, как повел себя капитан — деловито, спокойно.