К островам Индийского океана

— Рыбу разную ловит, морских черепах, — отвечает за Даниэля Евгений, — обеспечивает рабочих питанием. На острове есть садки, где растет черепашья молодь, вот он и собирает на побережье черепашьи яйца. Правда, в специальных загонах здесь держат крупных сухопутных черепах, выращивая их для употребления в пищу, но все равно ему приходится заниматься рыбной ловлей и охотой — надо кормить рабочих, ведь на Фаркуаре есть небольшой завод… (По-видимому, речь идет о чадящем сарае.)

Завербованные для работы на островах обычно уезжают из дома, покидая семьи на несколько лет. Лишь считанное число раз подойдет к острову в океане какое-либо суденышко забрать готовую копру. За свой труд рабочие получают невысокую плату, но на «большой земле» перенаселенного острова Маэ нельзя рассчитывать и на эти гроши.

С выключенным мотором но инерции вторично подходим к отшлифованному морем коралловому монолиту с забетонированным спуском. Под днищем прозрачная, как в роднике, голубовато-зеленая вода с рассыпанными искринками солнечного света. Как сквозь толстое стекло, видны коралловые поселения — светло-коричневых, розовых, фиолетовых оттенков. Живые полипы, похожие на цветы, с лепестками-усиками, пребывающими в постоянном движении. Рассыпались по дну морские огурцы — голотурии, зарылись в песок «морские ежи», в каменных зарослях проскакивают пестрые, черно-желтые рыбки-бабочки, рыбки-клоуны, полосатые «сержанты».

Причал оброс густой бородой водорослей, ракушками, из-под ног прыскают во все стороны мелкие рачки и крабики, убегают бочком, опираясь на одну клешню.

Солнце занавешено облаками, но бетон, нагревшись, жжет ступни даже через подошвы. Бросаю вопросительный взгляд на Даниэля: может быть, он проводит нас к Саймону? Но юноша отрицательно покачивает головой. Что ж, попытка не пытка! Не утопит же нас мистер Саймон в своей прекрасной лагуне.

Окруженный белым кольцом пены, уходит бот. Стоим одни на причале. Из вместительной непрозрачной сумки рыбьими хвостами торчат концы кисточек.

Неподалеку, под навесом пальмовой крыши, темнокожий старик смолит перевернутую вверх килем лодку. Влажно лоснится от пота спина, опущена вниз курчавая седая голова. Давно освоив искусство общения с помощью мимики и жестов, отправляюсь под навес:

— Саймон, мистер Саймон?

Старик отставляет котелок со смолой и неторопливо вытирает тряпкой руки. Сухая, будто изваянная из темного дерева угловатая фигура, жилистые, натруженные руки, запавшие щеки. Кивком приглашает он следовать за собой, и узкая тропинка уводит нас в глубь острова, открывая большую поляну с разлапистым баньяном в центре. Серая бахрома воздушных корней образует подле дерева-патриарха беседку.

— Ты имеешь представление, что такое баньян? — успевает спросить, ныряя под его сень, Алексеев.

— То есть?

— Баньян — это наш комнатный фикус! Еще Александр Македонский, дивясь на это растение, разбил под его ветвями лагерь на пять тысяч воинов! Главный ствол этого «деревца» может достигать в диаметре десяти метров, а вторичные стволы — от четырех до шести. Дикий баньян, не ухоженный человеком, редко превращается в большой лес, дело в том, что…

Мистер Саймон

Но он не успевает рассказать, в чем дело, ибо провожатый останавливается возле железного бруса, подвешенного к стволу вместо гонга, и, протянув руку, наставляет указательный палец на отдельно стоящий небольшой коттедж.

Темный проем вместо двери ведет в комнату, оттуда слышно ровное стрекотание пишущей машинки. Длинный коричнево-золотистый жук, расправив дрожащие крылья, гудит и бьется о белую стенку веранды. «Йик-Йиик», — тревожно попискивают перед дождем невидимые в кроне баньяна птицы.

— Я думаю, ты можешь побеседовать с ним сама… А я поделаю наброски, — полувопросительно, полуутвердительно говорит мой муж, — все-таки ты женщина!

Я благодарна за «все-таки», но не настолько, чтобы принять на себя миссию встречи с мистером Саймоном. Возможно, мне приходится чуть-чуть поднажать плечом, но мы вместе минуем веранду и рядком вступаем в кабинет.

Глаза с трудом привыкают к помещению. Единственное окно затянуто вьющейся зеленью. Письменный стол завален бумагами и папками. Внушительный холодильник, пишущая машинка — вот и все убранство, если не считать желтого клубка у порога, тощей, похожей на динго собачонки, и самого мистера Саймона, восседающего в кресле в рубашке и шортах цвета хаки.

Пес вяло потягивается и вновь сворачивается клубком, не удостоив нас даже ворчанья. Что касается мистера Саймона — плотный, массивный, широкогубый, с блестящими, чуть выпуклыми глазами и завитками волос над высоким покатым лбом, он медленно приподнимается, вырастая, из кресла.

Спешу начать монолог, в коем неоднократно фигурирует звонкое «рашен шип» (русский корабль), а также повторяемое на все лады «пейнтор» (художник). Хоть что-нибудь да должен он понять из моей выразительной речи!