К островам Индийского океана

Извлеченные открытки — репродукции с наших картин, а также книга об Океании и краски довершают дело. Во всяком случае, мистер Саймон неожиданно раздвигает слегка вывороченные губы в широкую улыбку, обнажив ровные, крепкие зубы, которыми при желании можно перекусить корабельный канат.

В воздухе стоит тягостная, липкая духота, предвестник тропического ливня. Саймон, отерев белоснежным платком капельки пота с шоколадно-коричневого лица, обращается к нам с пространной речью, что льется из его рта так же свободно, как вода из бутылочного горлышка; вероятно, он не может даже предположить, что первые, последние и все остальные, находящиеся посреди фразы слова остаются нами не понятыми. Ясно одно: распорядитель острова, как и другие его соотечественники, совсем не прочь получить в качестве «презента» свой портрет. Торопливо произносит «йес, йес» и, отодвигая на край стола пишущую машинку, принимает в кресле импозантную позу, выпрямив спину и одарив Алексеева ласковым, ждущим взглядом.

Муж мой уже увлечен характерной моделью, чьи черты лица не оставляют сомнений в африканском происхождении. Мелькают карандаши, фломастер. Последнее, что вижу: тяжело опираясь на подлокотники кресла, мистер Саймон приподнимается, пытаясь увидеть рисунок, и, не снимая с лица оживленной улыбки, делает царственный жест рукой, предоставляя в мое распоряжение остров Фаркуар, чем и спешу воспользоваться.

На островке есть собственный автотранспорт, небольшая электростанция, запасы пресной воды, продовольствия и дизельного топлива. Рабочие по найму занимаются обработкой кокосовых орехов, заготовкой и сушкой рыбы и черепашьего мяса. Дымящий среди пальм сарай-заводик выглядит оживленно благодаря беспрестанно снующим фигуркам — впрочем, возможно, это одни и те же люди входят и выходят из многочисленных отверстий в стене, заменяющих двери. Под залатанным парусиновым тентом гора светлых, коричневато-желтых кокосовых орехов.

Спелые идут для получения копры, их собирают прямо с земли. За молодыми, «питьевыми» лезут наверх, под кроны. «Дерево жизни» дает островитянам питательный орех и волокно, строительный материал и топливо, вино, масло, мыло…

Копра, получаемая из ядер ореха, — главный экспортный продукт архипелага, отдельные его островки целиком превращены в кокосовые плантации, один из атоллов так и носит имя Кокос.

Голый по пояс молодой мужчина в старых холщовых брюках, с цветной повязкой на голове автоматическим движением берет спелый орех и, не глядя, точным движением насаживает его на врытый в землю острый кол. Рывок — и, распавшись на две половинки, кокос высвобождает круглое темное ядро. Теперь метким ударом широкого ножа освобожденная от эластичного покрытия скорлупа разрублена на аккуратные половинки и брошена на мат из пальмовых листьев для просушки: подсыхая, копра сама освобождается от ядра.

Процесс отлажен веками. Печь в сарае топится волокнистой оболочкой, хотя она больше дымит, чем горит. После просушки копра готова к вывозу и поступает на мировой рынок.

Ценится копра на Сейшелах очень высоко. Труд этот неоднократно пытались механизировать. И что же? Не так давно была сконструирована машина для расколки и обработки ореха. Изобретателей ожидал конфуз: электрический резак не выдержал соревнования с человеческими руками. Работы по очистке ореха обычно выполняют женщины. Испытания показали, что работницы с плантации намного опередили машину!

Пишу и рисую, мучаясь и торопясь, каждый раз терзаясь сознанием ограниченности времени. Новые ощущения, краски, запахи затягивают в водоворот, из которого не так просто выбраться. Глазу открывается необычный, чуждый нашему полушарию пейзаж. Могучая, подавляющая красота природы, где цветы огромны, как деревья, а деревья ярки и нарядны, как цветы. В наплыве новых впечатлений трудно «отобрать мотив», изъять второстепенное; то, что тебя окружает и что видит глаз, хочется запечатлеть с тщательностью и вниманием.

…На фоне темных проемов сарая четко выделяются освещенные солнцем фигурки людей. Временами налетает с океана кроткий ветерок, относя в сторону черный дым, да кивают над крышей, будто отвешивая поклоны, верхушки пальм. На темной зелени лужайки горят розовые и алые пятна цветущих кустарников, в разрывах между деревьями виднеется пастельная, цвета серо-зеленой яшмы лагуна. Но вскоре пейзаж из безмятежно-идиллического становится тревожным, темнеет, природа застыла в ожидании грозы. Все чаще пронзительные порывы ветра. В недрах ожившей, лопочущей листвы баньяна рождается серебристый, мятущийся цвет.

Испокон веку великие мастера пейзажа владели способностью приобщать к бессмертию преходящее мгновение. Пейзаж недаром именуют «естествознанием в искусстве», но лишь вложенная в изображение пейзажа частица души художника смогла породить вросшие в плоть и кровь бытующие выражения: «левитановская осень», «шишкинский лес», «лунный свет Куинджи», «тургеневская тишина»…