К островам Индийского океана

Необъяснима тайна, влекущая человека к раковинам. Та самая, что заставляет нас подносить их к уху, с волнением вслушиваясь в таинственный рокот. Не случайно поэты сравнивают их с окаменевшей морской пеной, и не случайно чешский писатель Карел Чапек, житель страны, никогда не граничившей с морем, посвятил им такие слова: «Игривый дух божий, довольный собственным всемогуществом, сотворил их для своего развлечения. Розовые и пухлые, как девичьи губы, пурпурные, янтарные, перламутровые, черные, белые, пестрые, тяжелые, как поковки, или изящно филигранные, как пудреница королевы, гладко обточенные, покрытые бороздками, колючие, округлые, похожие на почки, глаза, на губы, стрелы шлема и ни на что не похожие, они просвечивают, переливаются красками, как опалы, нежные, страшные, не поддающиеся описанию. И все это создал нагой мягкотелый слизняк, трепещущий в творческом безумии…»

В глубине лавки прислонилась плечом к дверке, скрестила руки темноволосая маленькая женщина в строгом платье, невозмутимая владелица сокровищ.

На прилавках посвечивают нежной желтизной распахнутые створки тридакн, обрамленные кружевом каменных оборок. Раковина эта, самая большая в мире, достигает двухсот пятидесяти килограммов и более при возрасте, превышающем сотню лет. В древних описаниях фигурируют четырехметровые в диаметре тридакны. В Париже в соборе святого Сульпицея, створки огромной тридакны служат купелью.

Именно им молва приписывает зловещее свойство пленять и губить неосторожных пловцов и ныряльщиков, нередко называют тридакн «раковинами-убийцами», якобы способными… перерезать даже якорный канат. Существуют фантастические истории о пловцах, рискнувших схватить открытую раковину, — они лишаются руки или находят мучительную смерть в морских глубинах, будучи пойманными за ногу.

Однако не существует ни одного документального свидетельства подобных преступлений тридакны, страшные истории — не что иное, как вымыслы.

Итак, оклеветаны тридакны зря, они не губят пловцов и не лежат тяжелым капканом, ожидая жертву, подобные рассказы — плод фантазии сочинителей. В спокойном состоянии моллюск высовывает наружу волнистые складки мантии, и, если, всколыхнув воду, проплывает хотя бы рыбешка, разноцветная мантия тотчас прячется между створок, ибо питается тридакна не рыбаками и не рыбами, а фитопланктоном, который течение заносит в ее сифон.

Но вернемся в лавчонку Нуси-Бе. На полу, не уместившись на прилавке, в большой плетеной корзине, поблескивают, словно облитые глазурью, крапчатые каури, сверкают зеленоватым перламутром галиотисы, попросту «морское ухо».

Закручены спиралью бусиконы, свирепо топорщатся оранжевыми выростами муррексы, розовеют массивные «королевские шлемы», или «слоновьи уши»… матово светится кассис тубероза — из раковины, носящей это звучное имя, вырезают драгоценные камеи. В центре прилавка, на почетном месте, удивительная ракушка, именуемая «крылья ангела», — симметрично развернутые ее створки напоминают пару белоснежных крыльев.

Рядом — похожие на изящные изделия из фарфора (мечта коллекционеров!) роковые «конусы-убийцы», виновники многих несчастий. Таких конусов-полосаток в тропических морях обитает до сотни различных видов. Самый крупный из них, стоимостью две тысячи долларов, хранится в одном из филадельфийских музеев. Улитки-хищники умерщвляют добычу своеобразным язычком, усеянным ядовитыми шипами. Есть данные, что из тридцати восьми человек, уколотых в разных уголках земного шара, одиннадцать жертв лишились жизни.

Перечислять лежащие на витрине дары — значит задержаться надолго. От созерцания россыпи красот нас отрывает скрип двери. Луч света падает на прилавок: двое европейцев, судя по всему «прибывших не в сезон» туристов, наклонив под низкой притолокой головы, переступают порог. Как видно, здесь они не новички, ибо молча, без объяснений протягивают хозяйке кожаный, раскрытый, как жадная пасть, кошель. Из-под прилавка извлечены весы, уравновешенные гирьками, и… о, ужас, пригоршнями сыплются малютки-каури на чашу весов.

Какое кощунство продавать красоту на вес!

Алексеев

Плахова уже извлекла из недр витрины раковину бемампи, перламутровую, с нежным синеватым отливом, и тянется к удлиненному острому витку, обрызганному багровыми полосками и крапинками. Ракушка эта пока остается для нас безымянной. Спешу уплатить указанную в этикетке цену и вывести мою жену из магазина, пока не поздно.

— Интересно, — обретя дар речи, произносит она, когда из темного помещения вновь попадаем на свет божий, — интересно, если малагасийцев считают плохими ныряльщиками или вовсе не умеющими нырять, кто же достает им со дна ракушки?